Все люди — враги

— Надоест! — воскликнул Тони, вспыхивая. — Единственное, что мне надоедает, это переливание из пустого в порожнее в какой-нибудь конторе для того, чтобы делать деньги, которые мне не нужны, или необходимость вмешиваться в мелкую зачумленную жизнь людей, которые верят в деньги. Мне не надоест!

— Кажется, придется сказать, что вы правы, если вас так сильно задевает это, — согласился Уотертон. — Но как же ваша жена? Она одобряет это?

— Ах, вот в том-то и дело! — сказал Тони уныло. — Я ей еще ничего не говорил.

— Мне кажется, пожалуй, вам следовало бы обсудить это с ней, — посоветовал Уотертон мягко.

— Пожалуй, следовало бы. Тот факт, что я этого до сих пор не сделал, по-видимому, доказывает, что я не могу это сделать. Морально, в идее, мое решение принято. Меня беспокоит только вопрос — имею ли я право пойти к Маргарет и объявить ей как о совершившемся факте о том, что может очень отразиться на ее жизни.

— Это трудный вопрос, — сказал Уотертон задумчиво. — Я не думаю, чтобы кто-нибудь посторонний мог помочь вам своим советом. Если держаться правила «руби с плеча», то, по-моему, мне следует побуждать вас, чтобы вы сказали ей сразу же. Но, очевидно, у вас есть какие-то свои причины не делать этого. Вы думаете, она будет возражать?

— Совершенно уверен, что будет. И с ее точки зрения — с полным основанием. Она хочет вести определенный образ жизни, который я стал ненавидеть, а это в известной степени зависит от того, что я должен продолжать делать все больше и больше денег, как хороший деловой пай-мальчик. Слепо согласившись на такую сделку на целый ряд лет, могу ли я внезапно отказаться от нее?

— Никто не может решить, кроме вас, — отвечал Уотертон. — Как холостяк, я должен заметить, что большинство браков вырождается в своего рода собачью драку за верховодство, кому быть сверху. Женщины скажут вам, что вся беда в муже, мужчины — что в женщине. Я не знаю. Я только зритель. За исключением очень редких случаев полного понимания я всегда посоветовал бы терпимость и взаимные уступки. С другой стороны, нельзя быть слабохарактерным.

Они помолчали немного. Тони размышлял о только что сказанном, а Уотертон смотрел на него. Хотя Тони и сознавал, что слова Уотертона, по-видимому, достаточно справедливы в качестве общего правила, но они не могли ему помочь в данном частном случае.

— Вам должно показаться, что я поднимаю отчаянный шум из-за пустяков, — сказал он наконец. — Может, это так и есть. Малый тридцати двух лет хочет бросить легкую работу и отправиться на поиски приятных приключений. Ну и что же? Кому какое дело? Да и почему кому-либо может быть до этого дело? Я не прошу помогать мне. Но для меня это решение исключительно важно и, кажется, повлечет за собой пересмотр отношения ко всему на свете. Иногда я совсем запутываюсь и просто бросаю все это. Единственное, за что я могу уцепиться, это за ощущение, что моя настоящая жизнь неправильна и я мог бы построить лучшую. Если бы вы знали мою жизнь, — я не хочу расстраивать вас этой историей, хотя, может быть, она и заинтересовала бы вас, — быть может, вы могли бы счесть меня скромным примером борьбы человека со всеми его надеждами, и неудачами, и слабостями. Но я не претендую на что-нибудь большее, я обыкновенный человек, борющийся за то, что он считает правдой. У меня было очень счастливое детство, и моя дорога в жизни казалась мне совершенно ясной. Затем мне впрыснули несколько недоваренных социалистических идей — кстати, некоторые из них были довольно справедливы, — и, подобно многим из своих современников, я истратил массу времени, беспокоясь о вещах, которых не мог изменить. Может быть, я ожидал слишком многого и позволил себе ощутить разочарование слишком остро, сунул руку слишком рано. У меня было ощущение почти что мировых противоречий и вражды, как будто каждый был моим врагом. В конце концов, кажется, это обычное представление, особенно среди тех, кто хнычет на тему о мире и благоволении. Я…

— Кстати, — перебил Уотертон, который, как и большинство людей, очевидно, следил во время разговора больше за течением своих собственных мыслей и слушал только случайно, — вы коммунист?

— Нет. Я считаю, что коммунизм в практической жизни — вздор. Я не верю в классовую войну. Я ненавижу ее, как ненавижу всякую войну и убийство. Всякий настоящий мятеж должен идти глубже, гораздо глубже, и… Но что из этого толку? Я думаю о своей собственной частной жизни, и мне кажется, что при капитализме я все-таки смогу жить так, как хочу.