Все люди — враги

Тони с удовольствием наблюдал за их различными методами нападения. Харольд, который уже вкусил «дела», говорил о «деле», жил «делом» и был «делом», едва мог скрывать свое раздражение и, казалось, воспринимал отступничество Тони как личную обиду. Он стоял за крутое обращение и за прижим: нельзя допускать, чтобы люди так вот просто делались большевиками. С другой стороны, Уолтер был умнее и со своего собственного личного насеста поглядывал вниз с некоторой симпатией на всякого, кому не нравились деловые методы, и если бы только Тони признался в своем страстном желании поступить на гражданскую службу, Уолтер оказался бы на его стороне. Во всяком случае, он так наслаждался введением в игру своей знаменитой «закулисной» дипломатии, что не мог разделять злости Харольда.

— Милый Тони, — начал он в легком тоне, грациозно помахивая рукой, что уже оказало влияние на манеры клерков Второго отделения, — вы знаете, что мы ваши старые друзья и еще более старые друзья вашей жены. Можете нам и не верить, но мы искренно любим вас и, поскольку это возможно для друзей, хотим сделать для вас все, что в нашей власти, и хотим видеть вас преуспевающим и счастливым.

«Черт! Вот поет», — подумал Тони.

— А поэтому — quae cum ita sint[176], цицероновская конструкция, — мы были, естественно, — как это сказать? — немного обеспокоены, даже немного огорчены, когда узнали от посторонних, что вы пошли, не посоветовавшись ни с кем из нас, по пути, который кажется нам весьма опрометчивым и безрассудным. Больше того, когда происходит что-нибудь в этом роде, а друзья бессильны защитить своего друга, потому что он не доверился им, то люди говорят разные гадости, которые циркулируют без всякого опровержения.

— Милый Уолтер, — прервал его Тони, слегка покраснев, — неужели же вы думаете, что я прожил в Лондоне ряд лет и не знаю, и не презираю того, что люди говорят? Я отлично знаю, что нет такой чепухи, которой бы они не сказали или в которую бы они не поверили. Вроде того, например, что я через полгода попаду в сумасшедший дом, или что меня выбросили из фирмы за мелкую кражу, или что я заставляю свою жену участвовать в страшных оргиях, из-за которых вот-вот произойдет скандал. Я знаю все, вплоть до намеков на содомский грех: «Да, ему приходится жить за границей, а вы знаете почему?» Тьфу! Вы думаете, меня хоть на грош волнуют эти идиоты?

У Уолтера был несколько обескураженный вид, но Харольд пошел напролом:

— Вам не выпутаться, если вы будете так извращать действительность, Тони. Отдаю вам должное, это остроумно, но у вас ничего не выйдет. И вы не можете уйти от того факта, что общественное мнение осуждает вас.

— Общественное мнение! — воскликнул Тони со смехом. — Какое это общество! Не думаю, чтобы меня знали две сотни людей, если их всех пересчитать.

— Это люди, с которыми вы должны считаться, — сказал Уолтер примиряющим тоном. — Ведь, в сущности, дорогой мой, ваша репутация в их руках!

— Прощай, моя репутация, — сказал Тони, отпивая глоток пива. — Предупреждаю вас, что я переживу этот позор.

— Так не годится, — сказал Харольд сердито. — Вы уклоняетесь от ответа и валяете дурака, как всегда. Мы вправе требовать от вас разумного объяснения и точного установления фактов, если не ради вас, то ради вашей жены.

— Ха-ха! — расхохотался весело Тони. — Значит, вы сплетничали обо мне с Маргарет?

Уолтер мановением руки утихомирил Харольда и снова начал:

— Милый Тони…

«Он обращается ко мне как к публике на митинге, — подумал Тони, — так Гладстон[177] говорил со старой королевой».

— Милый Тони, вы понимаете все это совершенно неправильно и очень огорчаете нас обоих. Никто больше меня не ценит юмора, но сейчас для этого неподходящее место. Постарайтесь быть серьезным.

— Серьезным? — воскликнул Тони. — Я чертовски серьезен! Это вы шутите!

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что мне отлично известно, что я делаю и почему. А вы вмешиваетесь в то, чего не понимаете.

— Не знаю, почему вам хочется называть здравый смысл вмешательством, — пробормотал сердито Харольд.

— Ну, в данном случае я называю это так, — брякнул напрямик Тони.

Харольд хотел было возразить презрительно, но Уолтер вмешался с дипломатической detente[178], которая чрезвычайно позабавила Тони.

— Нет, нет, — сказал он поспешно, — не будем позволять себе уклоняться от сути дела. Харольд, вы не съедите вместе со мной кусочек сыру? А вы, Тони? И спросим по стакану портвейна к нему! Разумеется! Человек! Три стилтона и три стакана портвейна! Марки «Дау» 1908 года — не забудьте. Будем вести этот разговор дружески. У нас у всех самые лучшие намерения, и я уверен, что мы будем в состоянии прийти к удовлетворительному решению. Тони, разрешите мне задать вам несколько вопросов, как старый друг старому другу.

— Конечно, — сказал Тони, решив про себя откровенничать со «старым другом» как можно меньше.

— Должны ли мы понимать, что вы бросили свою карьеру окончательно и безусловно?

— Да, если вы называете карьерой такого рода деятельность.