Все люди — враги

«Дорогая Маргарет! Я много думал о разговоре, который был у нас накануне моего отъезда из Англии, и пришел к заключению, что будет гораздо лучше для нас не продолжать жить вместе. Представляться дальше было бы для нас фарсом, и неприличным при этом.

Это письмо я пишу только для того, чтобы сказать, что я не вернусь к тебе. Это окончательно. Вероятно, тебе, как и мне, не понадобится развод, но если он будет тебе нужен, то, полагаю, это можно будет устроить.

Мой банк перешлет все, что ты захочешь мне сообщить.

Твой Тони».

Будьте кротки как голуби и мудры как змии. Не позволяйте сбивать вас с ног из-за вашей излишней искренности и доверчивости. Он перечитал письмо, соображая, достаточно ли было проявить некоторое колебание в вопросе о разводе или было бы лучше предоставить самой Маргарет предложить его и тогда сделать вид, что он противится ее предложению. Решил оставить так и вложил письмо в конверт вместе с другим письмом к своему банкиру, в котором просил пересылать ему почту и хранить в строгой тайне его адрес. Затем он написал короткие записки Уотертону и Джульену, будто бы из агентства Кука в Мадриде, и направил их вместе с бумажкой в пятьдесят лир в Мадридское почтовое управление, попросив отослать письма и впредь пересылать ему почту и повторив просьбу сохранять в секрете его адрес. Наконец, он написал в Рим, чтобы его письма пересылали в Мадрид. Это во всяком случае поставит в тупик всякого, кто попытается разыскивать его. Тони был очень доволен этим невинным и довольно неудачным подражанием Макиавелли: ему казалось, что он поступает чрезвычайно хитро и нечестно.

Было уже после пяти и с приближением захода солнца стало гораздо холоднее — настолько, что Тони начал сомневаться, смогут ли они обедать в саду. Он удивлялся, что Ката не пришла, чтобы пойти погулять, но решил, что она, должно быть, устала и спит. Не было смысла будить ее, особенно после того, как он сам заявлял, что ей нужно отдохнуть; и в конце концов, в их распоряжении вся их остальная жизнь. Но когда Ката не пришла и в шесть часов, он стал беспокоиться. Что могло случиться? Он ходил по комнате, взвинчивая себя до сильнейшего беспокойства, однако как раз в тот момент, когда он решил идти и окликнуть ее и узнать, в чем дело, она постучала в дверь и вошла.

— Все в порядке? — спросил он. — Хорошо отдохнула?

— Да, спасибо.

Он ждал, что она скажет что-нибудь, почему она так запоздала, но так как она ничего не говорила, он прибавил:

— Слишком поздно для далеких прогулок, не правда ли? Мне надо отправить несколько писем, а потом мы можем побродить немного.

— Позади деревни есть новая дорожка вверх по горе. Оттуда чудесные виды. Пойдем туда? Я бы хотела взглянуть на нее еще раз.

— Обязательно.

Тони удивился немного этому «еще раз», в котором, казалось, был намек на прощание. Откуда это желание взглянуть на дорожку «еще раз», если Ката может видеть ее каждый день в течение многих их месяцев, когда только захочет? Однако он не сказал ничего и постарался сразу забыть этот маленький укол, который ему причинило ее явное предположение, что ей придется уехать. Отправив письма, они опять прошли через деревню до новой тропинки, которая по обеим сторонам была усажена цветами — много крупных белых маргариток и голубые волчьи бобы.

— Тебе нравится? — спросила Ката.

— Да, пожалуй. Я не могу не любить цветов, я не люблю их только на кладбищах и в общественных садах; и здесь так же живописно, как и везде на острове. Но мне больше нравилась старая Эя. Эти украшения говорят о туристах.

Ката не ответила, и он заподозрил, что она приняла на свой счет его замечание о старой Эе. Все это было так не важно, и он был так счастлив снова идти рядом с ней, болтать с ней, жить в ее присутствии, что это подозрение сразу же покинуло бы его мысли, если бы он не чувствовал в Кате легкой связанности, столь разительно отличавшейся от искренности, с которой она встретила его. Как будто она старалась отдалиться — мягко, не обижая его, как будто она была отчасти настороже. Он пропустил бы все это мимо как каприз, если бы снова не заметил этого за обедом и не заметил также, что выражение скорби и испуга и боли в ее глазах почти не исчезло. Тони изо всех сил старался быть веселым, и она смеялась вместе с ним; но инстинкт предупреждал его: что-то было не совсем в порядке.

Они засиделись за обедом, или, вернее, Ката захотела, чтобы они еще посидели. Она сказала, что больше не хочет гулять и что она должна скоро лечь спать. Тони наблюдал за ней с беспокойством, и то, что он наблюдал за ней, — а он не мог вполне скрыть этого, — казалось, нервировало ее еще больше. Два раза она поднималась, как будто для того, чтобы пожелать ему спокойной ночи; и два раза опять садилась. Наконец она сделала над собой усилие и, вставая в третий раз, протянула ему руку со словами:

— Я в самом деле должна лечь. Спокойной ночи, Тони.

Он поднялся тоже в этот момент, взял ее за руку и хотел заговорить, но она поспешно продолжала вполголоса: