Все люди — враги

— Кажется, я никогда не испытывал желания убивать, Ката, — сказал он медленно, — но сейчас испытываю. Я бы убил, я бы в кровавую слякоть растоптал головы тех, кто причинил тебе, кто причинил нам это зло, кто обидел, кто топтал нас и миллионы нам подобных. Я бы убил их голыми руками — и сознавал бы, что делаю доброе дело. Но, Ката, мы должны вырвать убийство из своего сердца вместе со старой скорбью и старыми сожалениями. Мы должны сеять любовь и счастье — там, где люди насаждали разрушение и нищету. Ты говоришь, что твое тело обесчещено? Ты думаешь, что мое тело не бесчестилось каждым часом этой мерзкой войны? Я хуже тебя, я человек, проституированный на убийство. Смотри.

Он откинул халат и показал на шрам от раны на обнаженном бедре.

— Вот знак моего бесчестья, и я должен позволить тебе видеть его, и я буду знать, что ты его видишь каждый раз, когда я буду стоять перед тобой обнаженным. Даже когда ты будешь касаться меня в темноте, ты почувствуешь рубец на моем обесчещенном теле. Мне больно от твоей боли и страдания, не от того, что ты считаешь своим позором. Даже если это и так, даже если ты можешь подарить мне только обесчещенное тело, что я могу дать тебе, кроме тела, испытавшего еще более страшный позор? Я не говорю о прощении, — что такое прощение? Но если я принимаю и беру на себя твой малый позор, прими и возьми за себя мое еще большее бесчестье.

У Каты глаза были затоплены слезами, и она протянула к нему свои руки. В одну секунду он очутился на коленях у ее ног, целуя ее руки, ее колени, незакрытые груди и потом ее губы. Он закинул голову, глядя на Кату и пристально и беспокойно.

— Ты останешься теперь, Ката?

— Да, я останусь теперь. И Тони…

— Что?

— Благодарю тебя — за жизнь…

Ката спустила рубашку до талии, и Тони нежно водил щекой по ее рукам и бокам и по очереди целовал ее груди, когда раздался резкий стук в дверь. Их ослабевшие тела напряглись от испуга, и Тони прошептал:

— Что это?

— Мой завтрак. Я велела принести его в семь, и чтобы в семь десять приехал извозчик.

— Подойди к двери и прими завтрак, и вели сразу же отнести мой ко мне в комнату.

Ката торопливо натянула желтый джемпер, лежавший на постели, и пошла к двери. Он услышал, как она сказала девушке что-то и ответ: «Да, да, синьорина, это ваш», и затем Ката распорядилась относительно его завтрака.

— Посмотри, что они мне прислали! — сказала Ката восхищенно, когда закрылась дверь. — Настоящие булочки и мед, и фрукты, и масса молока. Как мило с их стороны! Наверное, это прощальный подарок, потому что они думали, что я уезжаю.

Ставя на стол большой поднос, Ката взглянула на Тони и встретила его улыбку.

— Ах! — воскликнула она. — Теперь я знаю. Это ты подумал об этом.

— Вероятно, надо было так сделать, чтобы ты поверила им, но я настолько тороплюсь понравиться тебе, что хочу получить сразу все, что мне надлежит. Действительно, я это заказал. И, Ката, как только девушка уйдет, принеси все с собой, и мы вместе позавтракаем у меня на террасе. Нам нечего торопиться, а телеграммы могут пойти позже.

— Отлично. Но иди скорее. Она через минуту вернется.

Тони закрыл за собой дверь, а затем открыл ее снова и просунул голову:

— Ката!

— Что такое?

— Я хотел бы, чтобы в этой комнате было длинное зеркало до полу.

— Зачем это?

— Чтобы ты могла видеть себя в своем желтом джемпере и голубых штанишках. Это очаровательно!

Снова быстро закрывая дверь, он услышал, как Ката засмеялась, и ее смех прозвучал вступлением к счастью.

Тони босиком добежал до своей комнаты, потому что услышал, как девушка поднимается по лестнице с его завтраком. Он успел только вскочить в постель и покрыться, как она постучала в дверь и вошла на его «avanti».

— Поставьте поднос на стол, — сказал Тони, — и дайте мне брюки.

Он порылся в карманах и вынул пятнадцать лир.

— Вчера синьорина заказала извозчика, чтобы свезти ее к пароходу, — сказал он, отдавая служанке деньги. — Так вот, она не уезжает и вчера просила меня устроить все за нее. Отдайте это извозчику и скажите ему, что он может приехать не раньше греческих календ[216].

— Когда, синьор?

— Не раньше греческих календ. Он поймет.

Она ушла с довольно недоверчивым видом. Тони выскочил из постели, натянул рубашку и фланелевые брюки и вынес на террасу столик, а затем два креслица. Он посмотрел издали на распланировку, чтобы выяснить, чего не хватало, догадался и, подойдя к краю террасы, сорвал несколько цикламенов и фрезий и положил их около прибора Каты. Через минуту он услышал стук в дверь.

— Ох! — сказал он, видя, что Ката совсем одета. — Какой формальный визит. Guten morgen, gnadige Frau[217]. Разрешите мне помочь нести ваш пакет. Bitte, bitte schon[218].

Когда Ката улыбалась или смеялась и испуганное и грустное выражение ее глаз исчезало, Тони казалось, будто потерянное солнце снова возвращается на небо.

— Твое молоко и кофе не остыли? — спросил Тони, когда они уселись за стол.

— Нет, — сказала Ката, прикладывая руку к кувшину, — о, оно горячее! Что за роскошный завтрак, Тони. Я положительно не в состоянии съесть все это.