Все люди — враги

— Отлично, — сказал Тони, хотя ему неприятно было видеть, что Ката посылает свои последние деньги. Как заставить ее взять побольше? Он пошел назад в комнату, вымылся и докончил одеваться, затем закрыл подносы с завтраком чистым полотенцем от мух.

— Что ты пишешь своему дурацкому хозяину? — спросил он.

— О, это так трудно и выглядит глупо. Я написала: «Глубоко сожалею не могу вернуться взяла другую работу», — так будет хорошо?

— Фу! Ты уж слишком вежлива. Это деловые люди, у них нет никаких чувств. Телеграфируй так: «Предупреждение немедленном прекращении работы не возвращаюсь». Не будь вежлива с этими свиньями.

— Я вовсе не буду телеграфировать, — сказала Ката, разрывая листок бумаги. — Зачем нам зря тратить деньги? Я просто напишу то, что ты сказал, на листе бумаги и подпишу его. Годится?

— Великолепно! Не будь щепетильной. Какой мерой вы мерите, такой и вам отмерится. А когда ты покончишь с этим, мы отправимся.

Отправиться, однако, было совсем не так уж просто. Во дворе Мамма и Баббо должны были насладиться своей частью спектакля; они улыбались и твердили, как они рады, что синьорина еще остается! Что бы они еще могли сделать, чтобы ей было удобнее? Тони понял, что они сгорают от желания знать, что случилось, и не смеют спросить.

— Вот что, Ката, — сказал он по-английски, — ты не будешь возражать, если я скажу им, что мы собираемся пожениться?

— Нет, — сказала она, слегка краснея.

— Это им страшно понравится, — они как раз мечтают о чем-нибудь в этом роде. И, в конце концов, они должны же знать, что мы — любовники, а то они сами узнают это скоро. Право, они вполне заслужили наше доверие.

И Тони сказал им, что он и синьорина собираются sposare[221] (нельзя сказать по-итальянски — convoler en justes noces[222]), и двое стариков затрепетали от волнения — такой роман происходит в их доме! — и Мамма поцеловала Кате руку, а Баббо похлопал Тони по плечу и сказал: «Браво!» — как если бы тот произнес спич в похвалу итальянскому фашистскому режиму или переплыл через Ла-Манш. Наконец Ката с Тони ушли, провожаемые улыбками и помахиваниями и a rivedercis[223]; и вот они, наконец, на улице.

— Нам не нужно идти по дороге, — сказала Ката, — теперь есть новая тропинка все вниз, которая ведет к пьяцца. Дорога очень пыльная и полна повозок и лошадей. Vetturini[224] — настоящее несчастье.

— Мне вчера вечером не понравились эти цветы, — сказал Тони, когда они дошли до маргариток и волчьих бобов, — но сегодня я к ним полон расположения. Ты знаешь, Ката, я чувствовал, что что-то не в порядке, когда мы сюда пришли, и не мог себе представить, в чем дело. Почему ты мне тогда не сказала?

— Я не могла. Я так боялась, что стану не нужна тебе больше, что ты отнесешься ко мне с оскорбительной вежливостью. Это убило бы меня. Поэтому я подумала, что лучше пусть будет в моей жизни один прекрасный день, а потом я уйду навсегда.

— А теперь ты рада, что осталась?

— О, так рада, так счастлива! Сегодня утром я вставала как на свои похороны, и я так испугалась, когда ты вошел. Я поняла, что ты заставишь меня рассказать тебе, и не хотела портить твое воспоминание обо мне. А теперь это похоже на… я не помню в моей жизни времени, достаточно счастливого, чтобы сравнить с этим, кроме наших дней здесь прежде, — но теперь это гораздо глубже и сладостнее. Может быть, это из-за всех страданий. И потом так чудесно быть избавленной от этого ужасного магазина и от этой Вены, которую я любила, а теперь так ненавижу. У меня такое ощущение, как будто ты выкупил меня из рабства. Может быть, другие женщины любят работать — я ненавидела.

— Удивительно, как это ты не вышла замуж, — ты молода и красива.

— Мужчины в Австрии теперь не могут себе позволить жениться на девушках вроде меня, не имеющих денег. Я могла бы иметь тысячу романов, если бы захотела, но я не хотела. Или я могла бы выйти замуж за какого-нибудь канцелярского служащего или мелкого чиновника. Каких богов мне благодарить, что они меня сохранили от этого?

— Вот был бы ужас — встретить тебя, когда ты проводила бы здесь свой медовый месяц с чиновником!

— Ужас! Какие отвратительные вещи ты воображаешь, Тони!

— Это только для того, чтобы показать, насколько все могло бы быть хуже. Что бы ты сделала?

— Убежала бы с тобой, если бы ты захотел, или покончила бы жизнь самоубийством, если бы ты не захотел.

— Кстати, об отвратительных вещах, — сказал Тони, — я тебе еще не рассказал, как я искал и не нашел тебя. Ты можешь это выдержать сейчас? Или отложить пока? С тобой было гораздо хуже.

— Лучше расскажи мне сейчас, — ответила Ката, нагибаясь понюхать душистый дикий нарцисс, — а то все это будет в тебе бурлить. И потом:

Полно, сердце! Что с тобою?
Покорись своей судьбе,
И весна вернет тебе
Все, что отнято зимою.

Так прекрасен Божий свет!
Так чудесна жизни сила!
Все, что любо, все, что мило,
Все люби — запрета нет[225].