Все люди — враги

Было бы ошибочным сказать, что Антони не мечтал об этих часах, которые он проведет наедине с Маргарет; но, конечно, он был далек от того восторга, с которым подъезжал к Парижу. Впервые в жизни он испытывал смущение, даже робость, в своих отношениях к другому человеку. Он даже не был уверен в своих чувствах к Маргарет, хотя и сознавал, что ее образ то слабее, то ярче окрашивал каждое мгновение его пребывания в Париже. Его поражал контраст между его прежними чувствами к Эвелин и нынешним отношением к Маргарет. Первое было внезапным, непроизвольным расцветом глубоких неосознанных инстинктов и чувственных восприятий; и хотя ни он, ни Эвелин этого ничуть не подозревали, они бессознательно совершали Древнеэллинский предбрачный обряд юноши-возлюбленного, так прекрасно описанный Каллимахом[57]. Ко второму примешивались застенчивость и неуверенность.

* * *

В отношении к Маргарет его страстное стремление раствориться в другом существе, жить всецело в нем и через него потерпело неудачу. Он должен был с грустью признать, что таких чистых, ясных и идеальных отношений, как с Эвелин, ему, вероятно, никогда уж больше не удастся создать. Но та идиллия возникла на заре жизни, в милой свежей прелести утра жизни. Теперь побуждения и переживания потеряли свою цельность и усложнились всем тем, что столь отвратительно называется «душой» и нелепыми, хотя и необходимыми законами общества. Они с Эвелин невинно полакомились украдкой со стола богов, но если они и были возлюбленными, они не были сотоварищами, и отношения их не могли быть постоянными. Постоянство! Какая иллюзия! Постоянство в жизни, которая сама лишь радуга на проходящем облаке, столь же прекрасная, но и мимолетная, как луч света. Он со смехом подумал об отце Маргарет, степенно осведомляющемся об его средствах и видах на содержание семьи, — нет, не это, только не это! И все же как страстно он жаждал дружбы Маргарет, какое нежное чувство благоговения она в нем пробуждала, как любопытна эта робость чувств — ощущение того, что ему вовсе не хочется дотронуться до нее, а только жить в ее присутствии, присутствии, которое превращает весь мир в красоту и не оставляет места для скуки!

Такие мысли проносились в голове Тони не в виде ясных представлений, а только как обрывки ощущений и эмоций, пока они сидели друг подле друга на вздрагивавшем, но мягко скользившем речном пароходе. Бессознательно подражая Робину, Тони одевался довольно небрежно и допустил свойственный англичанам грубый промах, облачившись в клетчатый шерстяной костюм в чужой столице. Маргарет была почти нарядной в белом платье, красной шляпе и с красным зонтиком, которые придавали ей более зрелый и более неприступный вид — в том смысле, что дама никогда не бывает вполне человеческим существом. Но она была как-то необычно обаятельна и мила, давая Тони чувствовать — скорее своей манерой держаться, чем словами, — что ее прежнее поведение было неумышленным, навязанным ей таинственными законами семьи и светских приличий. Антони не занялся анализированием этого, безмерно наслаждаясь тем, что он наконец-то опять с нею, чувствуя по ее веселью и немногим словам и взглядам, что она тоже счастлива с ним и что так или иначе, но быть молодым вдвоем — несказанное блаженство.

Пока они медленно взбирались с берега по зеленому склону, то и дело останавливаясь, чтобы полюбоваться фонтанами, бассейнами и статуями, Тони рассказывал ей про Робина.

— Он интересный парень, — сказал Тони, описав ей, как он встретился с Робином и о чем они беседовали. — Сперва я думал, что он просто со странностями, обычный чудак-социалист. Но он много выстрадал, не став от этого озлобленным, как Крэнг, этот школьный учитель у нас дома. Его идеи сначала кажутся странными и бессмысленными, но они не лишены логики. А его социализм на самом деле — крайняя форма индивидуализма, и в этом отношении я с ним схожусь. Надо раз и навсегда разрешить элементарный вопрос о средствах существования людей, а затем уже строить настоящую человеческую жизнь, нашу собственную, личную жизнь. Но самое интересное в нем — это его индивидуальность… Можно ли описать чью-либо индивидуальность?

— Он вам очень нравится? — спросила Маргарет с легкой ноткой ревности в голосе, которой Антони не заметил.

— Да, он мне нравится. Журналист, пожалуй, сказал бы, что он неотделанный алмаз. Он откровенен, даже резок с нашей точки зрения, но искренен. А под его манерностью скрывается способность чувствовать по-настоящему. В гостиной он, вероятно, был бы просто смешон, но в своем окружении он… почти вдохновляет. Он помог мне разобраться в себе.

— Не думаю, что вы нуждаетесь в чьей-либо посторонней помощи, — возразила Маргарет, и на этот раз Антони уловил в ее тоне ревнивую нотку, которая ему отнюдь не была неприятна. — Я всегда считала, что вы слишком непоколебимы и стойки в своих взглядах. Вы не делаете никакого снисхождения.