Все люди — враги

— Ты приехал, — сказал отец, по-видимому, скорее для того, чтобы сказать что-нибудь, а не потому, что он понимал, что говорит. Антони задул свечку и осторожно поставил подсвечник на книги. Он подошел и, присев на широкую ручку отцовского кресла, обнял отца за плечи и взял его холодную, безжизненную руку.

— Мне сказали внизу, — тихо произнес Антони.

Наступила полная тишина, прерываемая лишь легким жужжанием воздуха в лампе, которое сливалось в ушах Антони с шумом его собственной пульсирующей крови. Отец не говорил и не двигался. Антони поймал себя на том, что машинально читает название какой-то книги, думая в то же время: «Неужели это действительно происходит со мной? А я должен что-то сделать, чтобы он лег. Что сказать?»

— Она… она ничего не просила мне передать?

— Она не приходила в сознание.

Почувствовав, что отец слегка сжал его руку, он продолжал:

— Как это случилось?

Отбросив руку Тони, отец порывисто встал:

— Не терзай меня вопросами! Иди спать, Антони, и оставь меня одного!

Антони тоже встал, бледный и с таким головокружением, что свет лампы неистово плясал перед ним. Во что бы то ни стало надо сломить отчаяние отца. Он заговорил очень ласково:

— Не сердись на меня, папа. Пойми, я ничего не знаю, кроме твоей телеграммы и нескольких слов, сказанных внизу, — а ведь она была моей матерью.

— Прости, Тони. Но оставь меня, будь хорошим мальчиком. Завтра…

— Можно мне пойти к ней?

— Нет.

— Почему?

Он увидел, как исказилось лицо отца, и не знал, от скорби ли это или от гнева.

— Потому что… ее сейчас же положили в гроб.

Антони с содроганием понял, что, значит, она была изуродована. Он поборол рыдания и сказал все так же ласково:

— Я не могу уйти, пока не узнаю, что случилось.

Сжав руки за спиной, Хенри Кларендон несколько раз прошелся взад и вперед по комнате. Потом заговорил:

— Ты вправе знать. Она выехала на новой кобыле в двуколке, а конюх не подтянул как следует сбрую. Во всяком случае, кобыла понесла. Коляска ударилась о дерево и разлетелась вдребезги. Франсес к вечеру умерла. — Затем он добавил: — Я вынужден был приказать застрелить кобылу, бедное животное.

Антони увидел слезы на глазах отца; он добился своей цели, хотя каждое слово острой невыносимой болью раздирало его сердце. Быстро перейдя комнату, он обнял отца, поцеловал его и прошептал:

— О папочка, папочка! Что же будет с нами?

К своему ужасу он вдруг почувствовал, что тело отца содрогается от рыданий, и голова его упала на плечо сына. Тони стоял неподвижно, поддерживая отца и изо всех сил сжимая его руку. Чувство отчужденности исчезло; он застыл, и голова его разрывалась от боли. Он ухватился за одну мысль, как будто только она имела значение, — надо во что бы то ни стало добиться, чтобы этот надломленный человек уснул. Наконец, когда, казалось, прошла целая вечность мучений, рыдания прекратились — ужасно было видеть, как плачет мужчина, в особенности тот, кто в детстве казался ему богом. Тони шепнул:

— Прости меня, папа. Я не хотел причинить тебе такую боль. Завтра, когда отдохнем, мы поговорим. Теперь пойдем спать.

Кларендон отошел от него и покачал головой.

— Так надо, — настаивал Тони. — Займи мою комнату. Я лягу в одной из запасных. Пойдем.

Он повел отца по коридору, держа свечку в свободной руке, и усадил его на кровать. Когда он увидел свою комнату, у него снова мучительно сжалось сердце, и он с тоской пожалел, что так высокомерно выкинул обе картины Холмана Хэнта. Он зажег еще две свечи и сказал:

— Подожди меня. Я сейчас вернусь.

Он ощупью спустился по лестнице, сквозь огромные колеблющиеся тени, отбрасываемые свечой, не решаясь взглянуть на дверь той комнаты, где находилось оно. До него донесся слабый, страшный запах йодоформа, цветов и еще чего-то, безыменного, что заставило его почувствовать себя затравленным животным. На кухне он нашел и откупорил бутылку красного вина и залпом выпил полстакана. Вино придало ему силы и приостановило ощущение мучительного озноба и головокружения. Разыскав поднос и тарелки, он взял несколько ломтей холодного мяса и руками разорвал жареного цыпленка, — он так сильно дрожал, что не мог воспользоваться ножом. Он пытался что-нибудь съесть, но безуспешно. Он сунул в карман булку, поставил на поднос чистый стакан, вино и свечу, взял еще две булки и медленно поднялся по лестнице.

Отец все так же сидел на кровати, безнадежно глядя на стенку. Тони очень тихо поставил поднос на столик и сказал:

— Я внизу поел и принес это тебе на случай, если ты потом почувствуешь голод. Не раздевайся, просто ложись. Вот так. Не гасить свечку, нет? Спокойной ночи.

Он наклонился, чтобы поцеловать отца, почувствовал, что тот пожимает его руку, и услышал шепот:

— Ты славный мальчик.

Он понял, что достиг своей цели.

В запасных комнатах не было белья, только серые полосатые подушки без наволочек и аккуратно сложенные одеяла. Антони не пошел к бельевому шкафу и кое-как устроил себе постель из одеял, выбрав комнату, в которой не жила Эвелин.

IX