Все люди — враги

В Модене был пронизывающий холод, и даже приятное возбуждение при переводе часов на среднеевропейское время не искупило уныния таможенных формальностей и нескончаемого ожидания. Пустой вагон, в котором он занял место, постепенно наполнялся итальянскими крестьянами — мужчинами, женщинами, детьми, бесчисленными узлами и бесконечным добродушием. Как только пассажиры уселись, они начали есть (тут Тони вспомнил, что он сам голоден) и пить красное вино из больших оплетенных бутылок. Дети возились на полу, женщины болтали без умолку, а мужчины курили черные сигары, которые для некурящего человека воняли нестерпимо. Затем, пока поезд мчался все дальше сквозь снег и ночь, пассажиры один за другим стали засыпать в невероятно неудобных позах. Не спал лишь сидевший напротив Тони молодой итальянский солдат, возвращавшийся из отпуска на триполитанский фронт[60]. Руки у него были огромные, с черными ногтями, от него слегка пахло, но он с подкупающим благодушием дал Тони урок итальянского языка, а затем вытащил из своего походного мешка томик поэм Кардуччи[61] и прочел некоторые из них с прекрасным выражением и ритмом. Антони был поражен: что это за народ, у которого грязные рядовые читают стихи и любят поэзию? Потом и солдат уснул, и Тони остался как бы один в длинном вагоне с шумным храпом спящих людей, спертым воздухом и сильно запотевшими окнами. Он стал клевать носом и задремал.

Он проснулся и мгновенно осознал, что вагон залит холодным, отраженным от снега светом. Протерев затуманенное окно, он увидел позади гигантские гребни Альп, прозрачно алевшие на фоне пылавшего неба. Тони тихонько опустил стекло, струя изумительно холодного воздуха наполнила его легкие, и он стал любоваться горами цвета зари, казалось, сулившими вечную красоту. Вся мука и тоска последних месяцев спали с него, словно сума пилигрима, и он почувствовал, что вступил в новую жизнь. Ради таких мгновений, ради такого зрелища поистине стоит жить!.. Чья-то рука дотронулась до его плеча, какой-то голос сказал «freddo»[62], и высокий человек в длинном черном плаще и черной шляпе вежливо, но безапелляционно закрыл окно.

Ряд туннелей и затем поворот рельсового пути скрыли все великолепие, и поезд, достигнув обширной ломбардской равнины, ринулся в густой туман. Унылый пейзаж — искривленные карликовые деревья, обвитые скорченными безлистными лозами дикого винограда и занесенные глубоким снегом. На станции в Турине, где Тони позавтракал и купил себе немного съестного про запас, было грязно и холодно. И все было мокро от тающего снега. И дальше к югу на пути в Геную снег все еще лежал на равнинах. Антони заснул, клюя носом, обескураженный унылостью снега и тумана, сквозь который красновато просвечивало почти что лондонское солнце. Он проснулся от ощущения духоты. Вагон утопал в солнечном свете, столь ослепительном, что Тони невольно прищурился. Ни следа снега или тумана, а такого чудесного темно-синего неба удивительной чистоты Тони никогда не видывал. Поезд быстро мчался по склону, среди высоких холмов, с раскинувшимися на уступах виноградниками, еще золотистыми от последних листьев; а у переезда Тони увидел остановившиеся перед шлагбаумом телеги, в которые были впряжены рослые серые волы. Поезд прогромыхал через большой пригород, мелькнуло синее море, белые, залитые солнцем домики с зелеными ставнями, а затем поезд замедлил ход, возбужденные голоса закричали «Генуя, Генуя!», и крестьяне в суматохе принялись собирать узлы и детей.

После бесконечной стоянки поезд, и так опаздывавший почти на час, запыхтел и медленно двинулся в путь вдоль лигурийской Ривьеры. Антони был один в вагоне, и в промежутках между докучливо частыми туннелями, отвратительными своим зловонным дымом, держал окно открытым. Дуновения теплого, душистого воздуха проникали в вагон, и Тони урывками видел огромные синие волны, взлетавшие цветистой белой пеной и с грохотом разбивавшиеся об утесы. Он забыл о своей усталости в восхищении при виде роз на белых, освещенных солнцем станциях, золотистых апельсинов среди темной глянцевитой листвы и пушистых желтых клубочков мимозы. Если бы только не было так много дымных туннелей! Поезд шел мимо коричневых и белых деревень, с башнями и колоколенками, и маленьких бухт, обрамленных пальмами и кустами алоэ. В одной из бухт несколько голых мальчиков, хлюпавшихся в воде в волнах прибоя, обернулись и помахали поезду.