Все люди — враги

К тому времени, когда поезд подходил к Пизе, темнота уже спустилась, и Антони чувствовал себя очень утомленным. Конечно, остановка длилась полтора часа. Тони потащил свой чемодан в буфет, оказавшийся претенциозным и дорогим, и поел спагетти[63], запивая их крепким кьянти[64] с легким привкусом перца. Вино показалось вкусным после воды, хранившейся в бутылке, и твердых, черствых булок с кусочками жесткой копченой колбасы. Несмотря на усталость и холодный вечер, Тони радовался, что он уже в Пизе, и твердо решил добраться в тот же вечер до Флоренции. Еще два утомительных часа он сонно прислушивался к скрежету вагонных колес, и вот он уже пересекает, шатаясь, просторную площадь с четким силуэтом башни Санта-Мария Новелла на фоне звездного неба. Он завернул в первую попавшуюся гостиницу, упал на отведенную ему кровать и через минуту спал мертвым сном, измученный усталостью. Его последняя мысль, когда он засыпал, была ликующей: он проехал прямо из Англии во Флоренцию без остановки, в третьем классе, зимой, вопреки уверениям всех, что это невозможно!

* * *

Весь следующий день Антони бродил пешком по Флоренции в грезах счастья, когда усталость не имеет никакого значения. Было 21 декабря, а он обещал Робину позавтракать с ним в Риме двадцать второго.

Уличный воздух за стенами отеля был холоден, но изогнутая линия коричневых каменных домов с выступами крыш металлически резко выделялась на фоне темно-синего неба. Тони не видел нынешней торгашеской Флоренции, показывающей за деньги поблекшее великолепие своих предков, — он видел ту Флоренцию, о которой мечтали ее творцы. Неожиданно оказавшись перед собором, он остановился, пораженный величественным буро-красным куполом, длинной внешней стеной нефа[65] с ее мозаикой из разноцветных камней и высокой, лишенной шпиля колокольней, — он сразу узнал их по фотографиям, но его ошеломило и восхитило все то, что фотографии не могут воспроизвести — изысканный подбор красок и синий свод небес, на фоне которого они сверкали, как драгоценные камни. Тони казалось, что вся эта красота всегда таилась в нем, только выжидая мгновения, чтобы воплотиться; словно встретившись с нею лицом к лицу, он открыл в себе самом нечто прекрасное, нуждающееся лишь в мгновенной вспышке соприкосновения, чтобы стать его достоянием навеки.

По счастливой случайности, благодаря этому единственному идеальному дню, Флоренция навсегда запечатлелась в памяти Антони не как город-музей, а как вечно живой символ прекрасных и страстных жизней. Во время своих блужданий он увидел бронзовые врата и двери Баптистерия, громадный, суровый кафедральный собор с алтарными огнями, мерцавшими в коричневом сумраке, притворы и роспись трансептов[66] церкви Санта-Мария Новелла, запрестольные образа кватроченто и две базальтовые гробницы в церкви Святой Троицы, с дохристианскими символами, изображенными на них, гробницы и фрески в церкви св. Креста и красочную стенную живопись Гоццоли[67] во дворце Рикарди. Запутавшись в клубке узких улочек, он внезапно вышел на Пьяцца Синьории[68] с ее высокой, стройной сторожевой башней, вздымающейся к небу как грозящая рука, с белыми статуями у основания и обширной лоджией с Персеем Челлини[69] и бронзовыми нимфами и сатирами на фронтоне. Во дворе палаццо он увидел колонны, богато украшенные резьбой, — гроздьями винограда, плодами, птицами, фигурами детей и сирен, — изящные как ювелирная работа: блеск, грация — сочетание явной чувственности с утонченным идеализмом, который для севера всегда оставался лишь мечтой, недостижимой вне поэзии. В Уффици он медленно прошел вдоль колоннады Вазари[70], — не зная, что Вазари был строителем Уффици, — читая имена великих флорентийцев под их весьма посредственными статуями; затем, пройдя через тройную арку, напоминавшую фон веронезовского «Пира», вышел к Арно, зеленоватые воды которого текли под сводами старого моста, и увидел лавки ювелиров, прилепившиеся как ласточкины гнезда, ряды старых домов на противоположном берегу и в отдалении — кипарисы и оливковые рощи по дороге к Сан-Миниато.