Все люди — враги

— Я не то имел в виду, — возразил Робин. — В конце концов, мы наслаждаемся всем этим за счет других. Нет, я считаю, что нам следовало бы найти какой-нибудь уголок, подальше от Европы, и основать там маленькую колонию, управляемую на надлежащих началах, — мои друзья, ваши друзья и любые милые люди, которые пожелали бы к нам присоединиться. Мы бы делали все совместно, взращивали бы все, что нам надо, и все такое и показали бы миру, каким может быть действительно счастливое общество, если вы уйдете от машин, стремления к наживе и всех прочих ужасов.

И Робин нарисовал ему весьма привлекательную картину всего того, что они будут делать и как они будут наслаждаться жизнью. Он говорил так красноречиво и восторженно, что Тони и на самом деле поверил, что это будет приятно, и почти что счел такую вещь возможной. От еды и выпитого вина после продолжительного путешествия ему стало казаться, что все приятное — возможно, но вместе с тем его безудержно клонило ко сну. Он не мог подавить зевоту, отвечая без особой убедительности:

— Да, это звучит замечательно!

Следующие десять недель прошли с такой приятной быстротой, что Антони только тогда вспомнил, как давно он уехал из дому, когда получил от отца письмо с вопросом, не собирается ли он вернуться домой, и вместе с тем с предупреждением, чтобы он не рассчитывал на дальнейшее получение денег. Тони подсчитал свои финансы и выяснил, что у него еще около шестидесяти пяти фунтов стерлингов. Казалось нелепым возвращаться сейчас, когда наступала весна, поэтому он написал уклончивый ответ и отослал по почте два альбома набросков, в виде доказательства, что он «изучает архитектуру». Тони отлично понимал, что доказательство это весьма слабое, ибо наброски эти не имели ни малейшего отношения к каким-либо систематическим занятиям и лишь свидетельствовали о том, что ему доставляло большое удовольствие любоваться зданиями и скульптурой. Он сознавал, что приятно провел время, чрезвычайно развился в некоторых отношениях, но так же далек от умения составить проект городской бойни, как и до своего отъезда из Англии. Правда, он видел все главнейшие церкви Рима, ежедневно посещал музеи и приобрел за эти два месяца больше знаний по искусству, чем за всю свою прежнюю жизнь. Но, как не слишком-то любезно указал ему Робин, из всего этого нельзя было извлечь никакой практической пользы ни для кого, а потому это было бы и непозволительно и невозможно в той идеальной колонии, для которой Робин просил Тони раздобыть пятьсот фунтов стерлингов на предварительные расходы.

В порыве внезапного отвращения ко всем строителям разных Утопий, прошлых, настоящих и будущих, Тони уложил свой чемодан и поехал в Неаполь. Там он провел три или четыре недели, заканчивая изучение классического искусства, посещая Помпею и Амальфи и довольно болезненно перенося вечно дующий, холодный tramontana[86]. Когда наступила теплая погода, он решил последовать совету официантов одного римского ресторана и провести недели две на острове Эя, расположенном далеко в Средиземном море, часах в двенадцати от Неаполя.

XI

Было около восьми часов утра, когда Антони вышел на палубу после ночи, проведенной в каюте почтового парохода, раз в неделю ходившего к острову Эя. Взбегая на верхнюю палубу по довольно крутому трапу с обитыми медью краями ступенек, он вдруг вспомнил с болезненным чувством удивления и раскаяния, что давно уже не писал Маргарет. Удивительно, какой смутной и далекой она стала теперь! Сперва он писал ей часто, описывая свои поездки и пытаясь держать ее в курсе всего того, что видел и чувствовал, а также тех перемен, которые он в себе замечал. Но ее ответные письма, полные ничтожной болтовни и рассказов о мелких светских событиях, показали Тони, что его жизнь ее мало интересует. Однако, хотя прошел почти год со времени их прогулки в лесах Сен-Клу, он чувствовал, что образ Маргарет еще не совсем изгладился из его памяти. Но все эти мысли исчезли, как только он вышел на палубу, залитую солнцем, и в восторге стал любоваться утром.