Все люди — враги

Антони тотчас же поселился в единственной гостинице в верхней деревне. Огромный отрог скалы отделял ее от большего и более модного нижнего поселка, так что, казалось, она повернулась к нему спиной и глядела через более дикую часть острова на открытое море. Гостиница была очень простая и чистая; во втором этаже были расположены покрытые черепицей и выбеленные известкой спальные комнаты, с видом на двор, сад и оливковые рощи на уступах горы, а в нижнем — две просторные комнаты общего пользования, затем кухня и комнаты хозяев. Пожилая чета со взрослой дочерью и двумя служанками вела все хозяйство, и их бесхитростная доброта и безукоризненная честность приятно поражали, составляя резкий контраст с бесстыдным вымогательством береговой черни. У Тони была угловая спальная комната с маленькой белой террасой, уставленной цветочными горшками сладко пахнущей резеды, и с видом на виноградники и оливковые рощи — до головокружительно крутого откоса.

Перед завтраком он вышел погулять и заглянул в маленькую церковь барокко, походившую на веселый оперный театр, полную солнечного света и живописи на панно с зубчатыми бордюрами. Многочисленные гипсовые мадонны и святые, одетые в платья семнадцатого века и заключенные в стеклянные витрины, казались статуями главных персонажей различных музыкальных комедий, которые будто бы ставились в этом священном театре. Даже орган, со своей вздутой балюстрадой барокко, был расписан голубой и белой краской, имел золоченые трубы и был украшен золотыми изображениями веселых резвых амуров и барельефными изображениями музыкальных инструментов, подвешенными на деревянных бантах, выкрашенных в синий цвет. Пока Тони не услышал мрачного завывания и хрипа органа, он был твердо убежден, что единственная музыка, которая может раздаваться здесь в церкви, это священные джиги[88], менуэты и веселые звуки Доницетти[89]. Церковь нельзя было назвать произведением искусства; то была полусерьезная-полушутливая дань уважения богам, которых чтили за оказываемые ими благодеяния, и богам довольно ребяческим, вполне разделяющим удовольствие жителей от веселой и шумной игры в религию. Тони вышел из церкви, смутно вспоминая бедные, крытые свинцом часовенки в Уэллсе, пуританскую пышность Вестминстерского собора, энциклопедический интеллектуализм французской готики, роскошное великолепие римского мрамора, и с удивлением подумал о том, какое существует множество различных и совершенно непримиримых между собой видов христианства.

Деревня состояла из нескольких белых домиков с садами, расположенных вдоль S-образной улицы, которая оканчивалась миниатюрной площадью. Тут дорога внезапно обрывалась, и дальше тянулись лишь грубые тропы. Тони наудачу выбрал одну из них, не то тропинку, не то высохшее русло ручья, круто и резко спускавшееся вниз с горы. Он заметил, что ему придется купить пару башмаков на веревочных подошвах, которые он видел вывешенными на дверях одной деревенской лавки. Через две минуты он уже был в полном одиночестве среди садов, раскинувшихся на уступах горы и огороженных низкими стенами, сложенными просто из отдельных камней. Полоски пшеницы, ячменя и бобов и луга с густым ковром цветов лежали в тени высоких виноградников, оливковых, фиговых или миндальных деревьев или карликовых дубов, посаженных для защиты от палящего солнца. Еще дальше вниз стены и сады кончались, и Тони подошел к крутому склону, усеянному зелеными ракетками индийских смоковниц и покрытому благовонными кустарниками и цветами. Зеленые и золотистые ящерицы в страхе разбегались по камням при его приближении, и бабочки порхали над цветами. Впереди синее небо сливалось с синим морем в дрожащей дымке. Тони долго сидел под тенью сосны, слушая едва заметный шелест ее игл от ветра и чувствуя, как отголоски городского шума и суеты растворяются от неуловимого прикосновения блаженного одиночества.