Все люди — враги

Завтрак был подан во дворе за отдельными столиками, в тени апельсинных и лимонных деревьев, которые одновременно были и в цвету, и с плодами. Антони поклонился остальным гостям и за едой украдкой наблюдал за ними. Завтрак был простой — пирог, свежая рыба, зеленый горошек, фрукты и орехи, — но порции такие большие, что Антони был буквально ошеломлен; его удивило также, что в стоимость завтрака входит и бутылка красного вина. Публика казалась заурядной: высокий седобородый американец с женой, по-видимому, только что перенесшей очень тяжелую болезнь, рослая скандинавская чета, особенно наслаждавшаяся едой, и какая-то одинокая девушка, поразившая Тони своим сходством с Эвелин. Это сходство было таким удивительным, что он было привстал со стула, чтобы заговорить с ней, но потом спохватился, заметив свою ошибку. Ей было около двадцати лет, тогда как Эвелин должно было быть теперь уже около тридцати. Кроме того, она была выше, а посмотрев на нее пристальнее, чем это позволяла вежливость, он увидел множество отличительных черт. На столе у нее лежала французская книга в желтой обложке, но за едой она читала английский журнал, а со служанкой так свободно изъяснялась по-итальянски, что Антони показалось, будто это ее родной язык. Однажды она подняла голову и уловила его взгляд, устремленный на нее; Тони тотчас же поспешил смущенно отвернуться, но уже их взоры встретились на мгновение, и странная дрожь пробежала в его крови. Он больше не позволял себе смотреть на девушку пристально, но украдкой взглянул ей вслед, любуясь ее легкой, изящной походкой, когда она вышла из-за стола и направилась в гостиницу.

Тони нашел, что его терраса залита ослепительным солнечным светом, а земля и море нестерпимо ярки. Он прикрыл ставни, отыскал чистую записную книжку и стал писать:

«Эя. Апрель, 1914 г. Я правильно сделал, приехав сюда. После трех месяцев зрительных впечатлений мне нужен был небольшой перерыв, чтобы разобраться во всем виденном, прежде чем вернуться в Англию. Оказывается, я лучше все воспринимаю и больше наслаждаюсь в одиночестве, чем с Робином, который почти всегда раздражает своими умаляющими замечаниями, — он ужасно боится чем-нибудь восхищаться и считает, что скомпрометирует себя, признаваясь в этом. Он говорит, что никогда не позволит себе покориться женщине; он всегда должен быть хозяином и себя и ее. Мы постоянно об этом спорили. «Никогда не отдавай себя», — твердил он. Я возразил, что дар самого себя должен быть полным и быть принятым полностью же и что надо стремиться к этому как к идеалу и никогда не удовлетворяться несовершенными взаимоотношениями! Он рассердился и сказал, что женщины подобны плющу: если их поощрять, они задушат вас в своих объятиях — все они паразиты, только и ищущие мужчину, чтобы на нем произрастать. Бери от них то, что хочешь, а затем бросай! Я ответил, что это для меня невозможно, и он пророчил мне жизнь в каком-нибудь саду-пригороде с пеленками и детскими колясками. Он еще больше рассердился, когда я указал ему, что он описывает неизбежный конец своих же собственных теорий социальных реформ!

Робин боится, что если он предастся своей врожденной склонности к пластическим искусствам, то превратится в «эстета». Это мне тоже кажется неправильным: как можно почувствовать произведение искусства, если ты не проникся им, не воплотил его в себе? Эстет же подобен антиквару — оба ценят лишь внешние ассоциации и упускают из виду жизненный дух. И мораль, подразумеваемая в искусстве, не носит ни репрессивного, ни увещевательного характера; она процесс облагораживания, смена все более и более совершенных ценностей физической жизни, — что и есть только жизнь. Всякое искусство символично, независимо от своего проявления, оно претворяет в осязаемую форму бесконечные восприятия и чувства, которых нельзя непосредственно выразить, как нельзя объяснить слепому, что такое свет. Художник может думать, что его искусство — самоцель, но зритель видит, что это не так: обезьяна — не человек. Если ты не проник в сокровенный смысл искусства, если оно не обольстило твоих восприятий и не привело тебя к познанию живого космоса и человеческой природы, бесконечно разнообразные проявления которой оно символизирует, — значит, ты остановился еще слишком рано.