Все люди — враги

— Нет! Постарайтесь понять — мой нравственный мир, моя внутренняя жизнь рухнули. Моя нынешняя жизнь — чистейший рефлекс, она почти что растительная. Если бы не испытываемое мною страдание и душевное смятение, я бы сказал, что я мертв. В настоящий момент я мучим смертельным равнодушием, так что любая мысль, любой поступок кажутся мне одинаково безразличными. Я не идеологии хочу, я хочу вернуть себе свою чувствительность, но хочу ее здоровой и без изъяна. Можете ли вы возвратить мне мою жизненную энергию, мою радость бытия, миллион чувственных ощущений, которые делали мои дни прекрасными. Конечно нет! Мысль моего отца, что брак и триста фунтов в год плюс дальнейшие перспективы разрешат вопрос, является благодушной трусостью — он не хочет взглянуть внутренней правде в глаза…

— Что означает все это пустословие? — раздраженно спросила Маргарет. — Вы говорите только ради того, чтобы говорить, Тони! Пытаетесь уклониться. Чего же вы хотите?

— Знай я это, я был бы уже далеко на пути к тому, где хотел бы быть. Как вы думаете, может ли человек в моем душевном состоянии вверить себя другому человеку? В особенности путем брака. Как я уже говорил отцу, я не хочу обзаводиться семьей. Я считаю чудовищной жестокостью производить на свет ребенка в таком мире, как наш.

— Будь у вас ребенок, вы бы иначе рассуждали, — сказала Маргарет, глядя на него каким-то странным взором. — Он отвлек бы вас от вашего эгоистического самопоглощения и дал бы вам цель в жизни.

Тони уловил какой-то затаенный намек в ее взгляде и тоне, но в ту минуту не мог его истолковать. Он покачал головой.

— Если вы хотите оказать мне последнюю услугу, — сказал он, опустив глаза, — будьте моим другом, но предоставьте мне на этот год свободу, не требуйте от меня никаких обязательств. Дайте мне съездить за границу, дайте мне понять, где я нахожусь и что я чувствую. Я должен обрести свою душу.

Маргарет вспрыгнула на ноги, лицо ее побледнело и исказилось от ненависти и ревности.

— Вы лжете, Тони! Вы выдумываете все это, чтобы отделаться от меня! Вы хотите вернуться к этой австриячке, а я ненавижу ее, ненавижу, ненавижу!

— Не надо так ненавидеть! — воскликнул Тони. — Обращайте свою ненависть на людские свойства, на подлость, жестокость и лицемерие, но не на людей!

— Я ее ненавижу! И люблю вас! Но либо вы мой любовник, либо вы видите меня в последний раз!

Она судорожно вцепилась руками в груди, словно хотела вырвать их, — как неистовые плакальщицы по Адонису, подумал Тони. Он был потрясен силой ее разрушительных эмоций. Он знал, что ему следовало бы резко призвать ее к порядку, но не в силах был потерять единственного в Англии человека, с которым был связан узами глубокой привязанности.

— Маргарет! — воскликнул он. — Вы же знаете, что я люблю вас, и вам прекрасно известно, что я увлечен вами. Даже сейчас, когда вы глядите на меня этим страшным, ненавидящим взглядом, я не испытываю к вам ничего, кроме нежности. Но когда я говорю «дайте мне время», «будьте моим другом», я пытаюсь быть столь же честным по отношению к вам, как и к себе. Человеческая жизнь, людские чувства не состоят только из черного и белого. Вопрос заключается в том, что мы должны сперва выяснить свои истинные чувства, а потом уже действовать…

— Вопрос не в этом! Все дело в том, желанна я вам или же нет? Хотите вы меня или нет?

Прежде чем Тони успел ответить, она гибким движением выскользнула из облегавшего ее платья и предстала перед Тони прекрасной белой фигурой, сгорающей от овладевшего ею желания.

— Хочешь меня? — крикнула она, почти грубо предлагая себя его взору.

Ошеломленный Тони молчал. Он никогда не верил в обычный миф о внешне холодной, внутренне страстной, чувственной англичанке, и эта демонстрация поразила его. Он едва узнавал сдержанную, воспитанную, довольно кроткую Маргарет обыденной жизни в этом примитивном создании, в этом жаждущем женском теле, которое словно бросало вызов его бесстрастности и холодности. Тони пытался заговорить, пытался что-то пролепетать, но, прежде чем он мог шевельнуть рукой, Маргарет уже очутилась у него на коленях, обвила руками его голову и грудью коснулась его лица. Ее страстная злобная речь превратилась в страстную мольбу. Она целовала его волосы, лоб, щеки, и он почувствовал ее слезы на своем лице. Она воскликнула:

— О Тони, Тони, милый мой, прекрасный мой! Прости меня, прости, но я так тебя люблю. Я хочу тебя, хочу тебя! Забудь ее. Никто не может так желать тебя, как я.

Она прильнула к его губам в исступленном поцелуе. Ее слова внезапно приобрели особый смысл в сознании Тони. Он мгновенно связал их с тем, что она сказала о ребенке, и с тем странным выражением, которое он уловил в ее глазах, когда она это говорила. Он почувствовал, что она подставила ему ловушку, что эта сцена была заранее приготовлена и что, хотя ей не надо было разыгрывать ни ревность, ни страсть, она сознательно задалась целью сделать его отцом ее ребенка, — тогда, конечно, он был бы связан! Яростным движением Тони высвободился из ее объятий. Он избегнул ловушки.