Все люди — враги

— Не знаю. И я не сказал бы этого, даже если бы знал. Меня тошнит от людей, проповедующих другим людям, как те должны поступать. Возмутительная наглость! Кто я, кто они, чтобы указывать другим людям, что они должны делать? Кчерту их! Мое дело выяснить, что я должен делать. Может быть, это и их дело, но не мне их этому учить.

— А что вы должны делать? — спросил, улыбаясь, Уотертон.

— Не давать себя втянуть в вашу отвратительную человеческую динамо-машину! — ответил Антони.

— Но ведь вы же часть ее — вы работаете в городе Лондоне.

— Не надолго. — Тони хотел было рассказать Уотертону о Кате и о своих планах, но овладевшее им недоверие ко всем удержало его от откровений. — Я уже все обдумал. Еще до конца года я брошу службу, и навсегда.

— А что вы будете делать и как будете жить?

— Денежный вопрос меня не смущает. И во всяком случае, если придется голодать, я буду голодать. Но я не растворюсь в этой проклятой человеческой машине. Я скорее предпочту раствориться в небытии!

Он говорил с такой горячностью, что Уотертон слегка приподнял брови, испытывая неприязнь к излияниям чувств, столь характерную для англичанина среднего класса, даже такого сердечного и терпимого, каким, несомненно, был Уотертон. Он хладнокровно сказал:

— Как можете вы по-настоящему уйти от того, что вы называете машиной? Ведь это же просто организация человеческой жизни, только средства, благодаря которым мы все живем. Вы хотите пользоваться продукцией человеческой машины, ничего ей не давая взамен. То, что вы говорите, в конце концов сводится просто к декларации, что вы не желаете работать.

— Пусть так! Я не желаю работать. Во всяком случае не желаю работать в существующей системе, потому что считаю ее насквозь порочной. И думаю, что она идет к гибели. И я рад этому, даже если буду раздавлен при катастрофе. На смену придет что-нибудь лучшее.

— Вы очень романтичны, — шутливо ответил Уотертон. — Но разве не глупо возражать против торговли, подобно некоторым богатым юнцам, сочиняющим стихи?

Антони вспыхнул.

— Я не возражаю против торговли, я возражаю против колоссального паразитического нароста на торговле. Я протестую против обоготворения бумажных сделок. Я верю в самое производство. Присутствовали ли вы когда-нибудь при выгрузке кораблей на реке?

— Да.

— Так вот не приходило ли вам в голову, что люди, взрастившие или изготовившие предметы выгрузки, люди, управляющие кораблем, люди, грузившие его, просто лишь «живут» — и больше ничего? Зато различные «владельцы» и «агенты» живут весьма неплохо, будьте покойны! Я не возражаю против настоящей торговли. Я люблю рынки — они вызывают во мне ощущение изобилия, и я ненавижу универсальные магазины — они вызывают во мне чувство убожества.

Уотертон рассмеялся.

— Если вы продолжите свою мысль о владельцах и производителях, то, надо полагать, вы убедитесь, что она вас уведет очень далеко от индивидуализма. Но это не важно; имея личные доходы, можно позволить себе оригинальничать. Но отчего же вы любите рынки и не любите магазинов?

— Потому что рынки человечны, а магазины бесчеловечны, — быстро ответил Тони. — На тех рынках, о которых я говорю, нет проклятых паразитов, — я имею в виду людей-паразитов — блох там в избытке, — нет человеческой динамо-машины. Никто не спешит, никто не рассчитывает жить на ренту с дневной выручки. Рыбаки приносят свои корзины с ночным уловом, крестьяне — избыточные молочные продукты, фрукты, зелень и тому подобное. Вместо того чтобы звонить по телефону в магазин, вы выбираете то, что вам действительно нужно.

— И вас при этом немилосердно надувают.

— Я предпочитаю, чтобы меня надули на несколько полупенсов с фунта при личных сделках, чем на десять шиллингов с фунта при твердых ценах, установленных для того, чтобы выплачивать доходы и дивиденды целой веренице акционерных обществ.

— Вы не могли бы управлять большим обществом на этих основаниях.

— А кому это надо? Не мне!