Все люди — враги

Тони болезненно сморщился; он видел этих солдат, почти все они были в больничной одежде, и у него сжималось сердце при виде то заколотого кверху пустого рукава, то пустой штанины, то белых, мертвенных лиц в темных очках. Он готов был выслушивать любое обвинение, направленное против войны и военных дельцов и против себя самого за то, что он принимал в ней участие, но не мог вынести издевательства над разбитыми людьми, которые пострадали на войне. Он подавил свое возмущение и промолчал; но тут заговорил Уотертон:

— Не пойти ли нам выпить стакан чаю в один из ресторанчиков на реке? — спросил он бодрым тоном. — По дороге сюда я заметил прелестное местечко, и я не отказался бы от чая после нашей прогулки.

Но Робин и это предложение встретил гримасой.

— Я не переступлю порога этих мерзких ресторанов, — сказал он раздраженно. — Я могу вас угостить здесь чаем, а то тут поблизости есть рабочая чайная. Что вы предпочитаете?

— Ну так пойдем в вашу чайную, — сказал Тони, желая вырваться из этой пропахнувшей комнаты и безнадежно надеясь, что в другом окружении ему, быть может, удастся обрести старого, веселого Робина и его обаяние. Но рабочая чайная оказалась еще того хуже, с обсиженными мухами стеклами окон, сальными столами и тухловатым запахом жареной рыбы. Потрескавшиеся чашки и блюдца выглядели грязными, а чай был жидкий и ужасно напоминал грязную воду от мытья посуды. Тони заметил, что после первого, довольно робкого глотка Уотертон спокойно отставил свою чашку, что вызвало откровенную усмешку со стороны Робина. Тони отхлебнул своего чая — не многим лучше фронтового, с привкусом похлебки, — и закурил трубку. Почти сейчас же Робин стал с необычайной горечью рассказывать о своих переживаниях в тюрьме. С ними обращались по-варварски, сказал он, их оскорбляли, били, держали в одиночках, лишали всякого чтения, кроме Библии, морили голодом, так что некоторые заболели, а один чуть было даже не умер.

— Это все чрезвычайно печально, — мягко сказал Уотертон. — И мне кажется, что все имевшие к этому делу хоть какое-нибудь отношение должны стыдиться. Но ведь солдаты в окопах тоже страдали, мистер Флетчер.

Фанатический блеск вспыхнул в глазах Робина, и он резко возразил:

— Им не надо было туда идти! Если они согласились убивать других людей, они заслужили все, что получили.

— Мне кажется, они поступали так, как считали правильным, — ответил Уотертон, улыбаясь. — И я не думаю, чтобы они были особенно кровожадны. Во всяком случае они мирились с тем, что выпадало на их долю.

— А как вы поступили? — резко спросил Робин. — Вы противились?

— Нет, — ответил Уотертон, все еще улыбаясь. — Я свалился с самолетом, и после выхода из госпиталя меня перевели на тыловую службу до окончания войны.

Ядовитая усмешка, которой Робин встретил эти слова, была оскорбительна, но Уотертон зажег папиросу, предложив Робину закурить, и не дал себя вывести из добродушного настроения. Робин почти с яростью обратился к Тони:

— А вы, Тони? Почему вы пошли? Вы нас предали!

— Не думаю, чтобы я предал вас или кого бы то ни было, — сказал, вспыхнув, Тони. — Я никогда не брал на себя обязательств не воевать и не могу честно поклясться, что не может быть таких моментов, когда мне не захотелось бы убить кого-нибудь.

— Например, при виде немца, пытающегося изнасиловать вашу сестру? — насмешливо спросил Робин.

— Нет. Но если бы меня невыносимо угнетали или если бы кто-нибудь пытался убить меня.

— Но этого не было. Идти на войну — значило поступить вопреки всем вашим принципам, а вы все-таки пошли. Вы предали себя и нас!

— Мои принципы! — сказал шутливо Тони. — Разве они у меня были? Не думаю, чтобы я когда-либо говорил о принципах, и убежден, что я никогда не поступал в соответствии с ними.

— Но ведь вы не одобряли войны?

— Нет, должен сказать по совести, не одобрял. Но, дорогой мой Робин, я встречал очень мало солдат, которые одобряли бы войну… Большинство из них жаждало — чисто по-человечески жаждало — одного — вырваться из нее, но, раз попав на войну, они ее переносили.

— С вами дело обстояло иначе, Тони. Разве вы не были социалистом, разве вы не верили в братство людей?

Тони вздохнул, несколько смущенный этим жестоким перекрестным допросом.

— Робин, вы прекрасно знаете, что у меня не было определенных политических взглядов. Я голосовал единственный раз в жизни, но это было после перемирия, когда выборы были буффонадой. И даю вам честное слово, что у меня не было ни малейшего представления о том, за какую партию я голосую: я совершенно не знал, из какого теста были кандидаты.

— Это не был вопрос политики, — презрительно возразил Робин. — Это был вопрос человеческой порядочности, солидарности с рабочими.

— Ну а я считал более порядочным пойти на войну, — сказал Тони слегка нетерпеливо, — и держу пари, что в моем батальоне было больше рабочих, чем в вашей тюрьме. Если хотите, можете сказать, что я пошел, потому что у меня не хватило смелости не идти. Кроме того, для меня это не было вопросом, подлежащим обсуждению, я следовал какому-то импульсу — моей совести, если хотите.