Все меняется

Все это немного похоже на прежние рождественские праздники в Хоум-Плейс, только без миссис Тонбридж и Айлин, чтобы хлопотать по хозяйству. Теперь нам все приходится делать самим. И это, пожалуй, замечательно для нас, но наверняка ужасно тяжело для старшего поколения – людей в возрасте бедной тети Вилли и даже Зоуи. Эта перемена стала одной из вроде бы незначительных, явившихся вместе с «государством всеобщего благосостояния» и правительством лейбористов. Приход мистера Макмиллана ничего не отменил, хотя у тех, кто богат, остались, само собой, прежние преимущества. Клэри задумалась, изменилась ли в итоге к лучшему жизнь всех людей, которые раньше были в услужении. И Арчи, и ее отец всегда поддерживали левых, хотя папа никогда особо не распространялся об этом; папа так замечательно умел понимать чужую точку зрения, что зачастую соглашался с теми, кто вовсе не был на его стороне, а Арчи почти никогда не говорил с ней о политике, хоть и читал «Обсервер» и «Манчестер Гардиан» каждую неделю. Жизнь женщин якобы улучшилась. Он обратил ее внимание на то, что пэрство в палате лордов дается на всю жизнь. «Баронесса Кларисса Лестрейндж заняла свое место в Парламенте на прошлой неделе, и ее первая речь, посвященная образованию детей, получила теплый прием…» Но нет: она станет драматургом, вступит, как называл это Арчи, в клуб, куда открыт доступ лишь творческим людям…

Арчи с благодарностью принял бокал, заново наполненный Джералдом. Он оказался идеальным хозяином, он все предвидел. И явно обожал Полли. А еще, думал Арчи, тайно влюблен в уродливую старую развалину, которую унаследовал. Ему вспомнилось, как Полли говорила, что ей хочется сделать дом прекрасным, и даже если этого она никогда не добьется, она уже сумела создать в нем уголки роскоши и комфорта. К примеру, их с Клэри комнату. Она была заново окрашена и оклеена обоями, полы устилал ковер оттенка мха, розовые шторы по цвету совпадали с розами, взбирающимися на широкие трельяжные решетки на стенах – судя по виду, обои были французскими. Полли объяснила, что в этой спальне они решили разместить гардеробную для невест, а пока это их лучшая комната для гостей. «Я просто не могла не попытаться сделать ее под стать им», – сказала она. И украсила комнату, как она выразилась, «интерьерными картинами» – безупречно и тщательно выписанными маринами и пейзажами, а также одним из наименее мрачных семейных портретов – «Леди Агата Барстоу», в вечернем платье из голубой тафты, с душераздирающе тонкой талией. Леди на портрете – фарфоровая кожа лица, голубые глаза чуть навыкате, крошечный темно-красный ротик и легчайший намек на второй подбородок – взирала на комнату совершенно безучастно. «Людям из агентства она нравится, потому что у нее титул, – пояснила Полли. – Вдобавок к комнате прилегает туалет с унитазом и раковиной, какого у нас самих нет».

Полли определенно старается изо всех сил, думал он, но огромный, широко раскинувшийся дом все равно большей частью пустует, верхние коридоры ведут к целым рядам спален разной степени ветхости. Этот дом построили в расчете на приемы для целой толпы праздных гостей и армию слуг. Полли как-то обмолвилась, что няня – единственная, кто по-настоящему хорошо знает расположение здешних комнат.

Немного погодя, после того как Полли и Клэри ушли укладывать детей, Джералд тоже сказал, что пойдет узнать, не нужна ли какая-нибудь помощь. Арчи остался у огня с заново наполненным бокалом и мысленно еще раз вернулся к ней. Подонком и сволочью – вот кем он был, и пьеса Клэри ясно дала ему это понять. Она произвела на него впечатление: Клэри обошлась со всеми тремя персонажами по справедливости, у нее оказался подлинный дар выстраивать диалог, и она сумела до самого финала сохранить напряжение, в условиях которого, как считал Арчи, все они существовали до сих пор. Ему-то хорошо, думал он. Он никогда и не переставал любить Клэри, а вот та, другая, осталась ни с чем. Пьеса пробудила в нем явное чувство вины, и он уже в сотый раз повторял: она еще очень молода, она перегорит и переживет, большинство людей начинают взрослую жизнь с неудачного романа – взять хотя бы его и Рейчел, к которой он так долго питал столь сильные чувства. И все они мирно отошли в прошлое.

А вот будущее представлялось гораздо менее определенным – особенно для старины Рупа, который однажды признался, что компания несет убытки. Он не собирался приобщаться к семейному бизнесу, но все же согласился, потому что преподаванием живописи зарабатывал недостаточно, картин почти не продавал, но считал, что Зоуи заслуживает лучшей жизни. Он рассказывал Арчи о своем французском романе и о том, как трудно было привыкнуть к прежней – и новой – жизни. Но как бы ни хотелось Арчи сейчас кому-нибудь довериться, рассказать всю правду Рупу он не мог. Он был женат на дочери Рупа, намного превосходил ее по возрасту, и о признании в неверности какого бы то ни было рода не могло быть и речи. Ужасно, думал он, что все, похоже, упирается в деньги и зависит от них. И от страха.