Всё началось с грифона

– Я представить не могу, через что ты прошла, – сказала Кэрри.

Она покачала головой и посмотрела на траву. Мне показалось, что у нее на глазах наворачиваются слезы.

– Серьезно, девочки, – уверила я. – У меня все нормально, правда.

– Они нашли убийцу? – спросила Грейс.

У меня появилось предчувствие, что она будет задавать этот вопрос каждые несколько дней, пока не получит положительный ответ.

– Еще нет, – ответила я.

У них даже нет никаких зацепок.

Я попыталась припомнить, встречалась ли хоть одна из подруг с моим отцом. Грейс, кажется, разок-другой заходила в клинику? Или, может, отец однажды приехал забрать меня со школьных танцев? Я всегда старалась отделить папу от остальной части своей жизни. Я боялась, что он все испортит своими серьезностью, печалью или просто слишком странным поведением.

– Хочешь поговорить о нем? – отважилась предложить Кэрри. – Ну, если тебе станет от этого полегче.

Я и правда хотела о нем поговорить, но не могла рассказать Кэрри и Грейс о том, что меня тревожило.

Мне вспомнилась одна история, но я не произнесла ни слова. Грейс сочувственно положила руку мне на плечо. В этот момент наш пикник прервал прискакавший футбольный мяч. Следом подбежал предмет обожания Грейс, извиняясь перед нами всеми и перед Грейс в частности, из-за чего она залилась краской. Мы рассмеялись, беседа продолжилась, но история так и засела у меня в голове.

Стояло летнее утро, мне было одиннадцать лет. Папа только что вернулся из очередной поездки. Кажется, в тот раз он уезжал ненадолго, но любые его отлучки заставляли меня чувствовать одно и то же: злость, одиночество и страх.

Прошлую ночь мы провели за игрой в карты. Когда я была маленькой, папа научил меня персидской карточной игре под названием «Пасур». Мы играли не очень часто, но все же проводили несколько партий время от времени, когда кто-нибудь из нас доставал колоду. Она была самая обычная, но мой папа называл масти и лицевые карты персидскими названиями и подсчитывал очки на фарси. Каким-то образом из-за этого все карты казались другими.

Папа тоже был другим. Когда мы играли, он словно перемещался в иное пространство или время. Возможно, он возвращался в Иран или вспоминал мое детство, а быть может, отправлялся еще куда-то, в то место, о котором никогда не говорил. Где бы папа ни оказывался, надежды и радости там было явно больше, чем в той реальности, где он жил обычно.

В ту ночь, ложась спать, я чувствовала себя в безопасности. Мне больше не было одиноко. Проснувшись следующим утром, я увидела на стуле записку, написанную папиным почерком, четким и угловатым: «Ушел на работу пораньше. Не хотел тебя будить. Папа».

Грудь сдавило. На меня вновь нахлынуло все, что я испытала в его отсутствие, но в этот раз эмоции были сильнее. Я никогда еще не чувствовала такие злость, одиночество и страх. В тот день мне стало ясно, что это никогда не закончится. Все останется по-прежнему и никогда не изменится к лучшему.

Я разорвала записку, пинком опрокинула стул, хлопнула дверью комнаты и спустилась вниз.

Я стояла на кухне, в душе царили хаос и ощущение опасности, а под всем этим была пустота, словно в центре моего сердца просверлили черную дыру, которую нужно было обязательно заполнить. Где-то в глубине души чего-то не хватало – чего-то важного, необходимого.

Тогда я и начала готовить сэндвичи.

Я нарезала целую буханку белого хлеба, а потом намазала на каждый ломтик столько арахисового масла, сколько смогла. Ничего другого готовить я не умела. Я сложила сэндвичи друг на друга, сплющила их и засунула обратно в пакет для хлеба. Пакет я положила в рюкзак, закинула его на плечи и ушла, не зная, куда собираюсь отправиться.

На следующий день меня нашли в двадцати милях от дома. Мышцы ног одеревенели и болели, от сэндвичей, съеденных в таком количестве, меня тошнило. Я замерзла, растерялась, испугалась и так и не смогла найти то, что пыталась.

Мой отец подъехал за мной и отвез домой.

– Я рад, что с тобой все в порядке, – это было все, что он мне сказал.

Когда мы вернулись домой, он посмотрел на меня так же, как смотрел всякий раз, уезжая, – как будто со мной было что-то не так, и это не смог бы исправить ни один врач на свете. Думаю, он тогда не злился на меня.

Ему было стыдно.

Грейс отловила меня в конце учебного дня, когда я уже направлялась к выходу, и схватила под руку.

– Мы идем к Медвежонку, – объявила она. – Отказ не принимается.

Мы очень любили собираться в гостиной Кэрри. Там было тепло, чисто и полно уютных местечек, где я могла плюхнуться, открыть рюкзак, поставить ноутбук на зарядку и подключиться к сети вайфай ТимФинч (пароль Fringilla216). У Финчей всегда оказывались разные вкусности, а холодильник был забит баночками фруктовой сельтерской воды. А еще в этом доме неизменно радовались гостям. У меня все было с точностью до наоборот.

– Не знаю, Джи, – сказала я. – Я собиралась пойти в клинику.

– Да брось, – сказала Грейс. – Тебе все равно нужно познакомиться с Китом.