Все течет

Выполнив всё, Варвара, однако, не услыхала похвал. Но Фома, смекнув, хорошо видел выгоды сделки. Он торжественно объявил, что «благодетельствует», принимает предложение Варвары, хоть «и себе в убыток: одно разорение!» – но прежде должен задать ей важные, необходимые вопросы: верит ли она в Бога? во святую Троицу? Нет ли у ней жидов-друзей? Уважает ли родительницу? начальство? Почитает ли превыше всего царя? Знает ли, что воровство – величайший грех, за который полагается вечность кипеть в смоле в аду?

Затем он предостерёг её от «политических» – «зверский народ», на коих должно тайно указывать полиции или хоть ему, Камкову, а он, по знакомству, донесёт кому следует.

Наконец, полураздавленная усталостью, волнением и страхом грядущей ответственности, Варвара была допущена в лавку за товаром «в аванс». Сам хозяин провёл её по длинному коридору – грязному и узкому, тоже заставленному ящиками. По внутренней лестнице они затем спустились в помещение бакалейной лавки, а за ними гуськом – так был узок коридор – следовала семья Фомы.

Сказать правду, ночными бдениями, дневными страхами расплачивался Фома за своё скопленное богатство, ожидая однажды быть ограбленным или даже убитым. Не раз угрозы бросались ему в лицо, проклятия «до седьмого колена». И хоть тех людей – больше пьяниц – по его просьбе должным образом «стращала» полиция, но сослать человека в Сибирь за одну угрозу было невозможно. И Фома знал, что «враги» копошатся где-то поблизости от него.

Этим постоянным опасением объясняется и архитектура дома – две лестницы к квартире, и крюки, болты, тайные заставы и ловушки к ночи. Отсюда же и обычай – закладчика встречать вчетвером, всей семьёй. Отсюда же и «неугасимая» к иконе и ежегодный молебен Ивану-воину, почему-то признанному хранителем имущества, дабы и небесные силы бдительно охраняли Фому, его дом, лавку и ломбард. Отсюда же и дружба с полицией. Крёстным отцом Тараса был сам исправник, кому Фома льстил, кого угощал и одаривал. Дочке Симке позволялось дружить лишь с дочерьми полицейских.

При появлении хозяина в лавке два приказчика вытянулись в струнку. Покупателей не было. «Лодыри!» – ругнулся Фома и приступил к выдаче Варваре «продуктов». Он выбирал их сам, не спросив, что, собственно, было ей нужно. А когда готов был пакет и перевязан шпагатом, горестно вздохнул Фома и обратился к Варваре с последними словами наставлений.

– Бери! – вскричал он, давая ей пакет из рук в руки. – Вот, я даю тебе благодеяние в этой жизни! Принимай и помни! В день Суда свидетельствуй обо мне. А не то подавишься этой пищей. Как будешь есть – вспоминай: ты ещё не заработала этого, ешь не своё, а наше!

– Ох, и в тяжкое же время живём! – плакалась его жена, глядя с порога лавки вслед уходившей Варваре. – Ну и хитрый пошёл нынче народ! Глядите-ка: эта девчонка будет беспременно миллионщицей. Добрым людям сказать: на грош работы не сделала – на полтора рубля товару домой несёт. Молода ещё, а какая же хитрая: из моей лавки к себе домой мой товар несёт-уносит! Заговорила нас, нагрузилась и ушла! А чьим потом заработано? Эх, тяжко тому жить, у кого душа христианская!..

Фома между тем, тоже тяжко вздыхая, сам, «собственною своею рукою» записывал в «Книгу должников» цифру задолженности Варвары. Затем он трижды вслух прочёл запись, горестно покачав головой.

Полуслепая от слёз, отходила Варвара от лавки. Она шла и плакала, дрожа от рыданий и холода. Ветер гнал её вдоль улицы. Казалось, и этот тусклый день, и пронзительный ветер, и печальный свет солнца, и изрытая колеями дорога – всё стало ещё неприветливей за то время, что она провела у Камковых. Было нечто нарочито холодное, равнодушное к человеку и его горестям в этот час в этом дне. Мир был обнажён и пуст, как пуста и безлюдна была дорога перед Варварой. Вдруг её окликнул человеческий голос: пьяный бродяга стоял на углу, прижавшись к забору.

– Девочка идёт из ломбарда и плачет, – сказал он вслух. – Это в порядке вещей. Девочка! – крикнул он ей. – Запомни дом, имя и час. Придёт день, мы сожжём этот дом, а хозяину срубим голову!

Испуганная Варвара побежала прочь. И вдруг, как иногда это случается в жизни, она ясно увидела себя со стороны.

Это она шла по ухабистой грязной дороге, прижимая к груди пакет. В пакете было немного пищи, добытой тяжёлой ценой. Рассеянный свет тусклого февральского дня скупо падал на её одинокую фигуру. Это было как символ, её судьба, весь смысл и процесс её жизни. Свет, радость, счастье – всё это было не здесь. Это было другое – в иной человеческой жизни, на которую у неё, у Варвары, не было права, и цель не в том, чтоб желать их, этих благ, а в том, чтоб суметь от них отказаться.

Глава XIII

Варвара сделалась рабою Камковых.