Читаем Всё, что поражает... полностью

Мама работает на ферме, занята с раннего утра до позднего вечера. Папе легче — он охраняет совхозные сенокосы. Взрослые дети — современная молодежь: позагорать с транзистором, порыбачить, из клуба вернуться на рассвете, отоспаться... А маленькая Зося, которой шесть лет, играет — по праву детства. Загорелая, тихая, с застенчивой улыбкой.

С дачницей, которая живет у них, пошла за черникой. Возвращаются домой с ягодами, и тетя спрашивает:

— Кого же ты, Зося, угостишь своими ягодами?

Девочка долго молчит, потом отзывается:

— Маму.

— А почему только маму?

— Потому что она все делает.


***

Сорокатрехлетняя мать, дочка моего давнего друга, показала мне на днях свой... ну, не талисман какой-нибудь, конечно, а просто одно из приятных воспоминаний детства. Тот самодельный альбом с моими стихами и рисунками брата к ним, который мы подарили ей... тридцать пять лет тому назад. И мне теперь стало от этой совсем неожиданной встречи с этим подарком очень приятно, может, не меньше, чем ей когда-то.

Вспомнилось и то, как мы делали альбом, как нам казалось, что работа эта — только начало того, что мы будем делать. И грусть по брату еще раз вернулась: не только потому, что его уже давно нет, но и потому, что он не состоялся как художник. И грусть только моя: что я так мало писал для детей, хоть и мечтал когда-то быть только детским писателем. А вместе с грустью пришла и радость — от тех, пусть себе и скромных, удач, которые были, и от надежды, все еще надежды на удачи, которые будут. Наконец, пришло и то уже почти необъяснимое, что освещает радость встречи с альбомом — еще одно проникновение в очаровательный мир поэзии детства.

И потому и так рад бываю, что одни на моих молодых друаей, по образованию живописец, не график, стал хорошим иллюстратором детских книжек. В каждой его удаче я ощущаю и свое некое как бы участие — ведь это я заразил его этим желанием.


***

Хотел взять к чаю еще кусочек пирога, но подумал: «Пусть останется мало́му». И вспомнил N., с его крестьянским умом, с его всегда бодрой, безобидно-хитроватой улыбкой. Он наверно сказал бы: «Тут нам не взять, не съесть самому — вкуснее, чем взять».


***

Прихворнув, хорошо успокоиться от будничной суетни, спуститься на свой надежный грунт, сосредоточиться на главном, подумать, почитать, поработать.

Даже приходит, возвращается детская любознательность, острота восприятия — начинаешь замечать то, чего раньше или давно не замечал.

Задремал после банок и проснулся уже затемно. После содержательного, светлого дня. Лежал в столовой на диване, смотрел в темноте на белые двери своего кабинета, распахнутые в столовую,— удивительно, будто иначе, чем всегда, освещенные оттуда, где мой мальчик читает или пишет за моим столом, с моей настольной лампой.

И вот именно они, освещенные белые двери, и напомнили мне детскую способность тихо, поэтически сосредоточиваться на самом незначительном, самом обычном.


***

В междугородном автобусе. За моей спиной мальчик разговаривает с бабушкой:

— И отчего это у тебя такой ноготь большой?.. Бабушка, погладь мою ручку, погладь!..

Какая же пропасть между этой чистой душой и нечистой рукой его бабушки, моей знакомой, недавно снятой с должности председателя колхоза «за злоупотребление служебным положением»!..

Стоим в местечке. Пижонистый рыжий кобель сидит на асфальте, на самой середине шоссе. А мальчик волнуется, чуть не до слез:

— Собачку машина зарежет!.. Бабуля!..

Не ощутишь так полно и непосредственно. И щебет его, почти неповторимый, ведь он не поддается передаче.

Думал об обновлении души самой высокой поэзией — поэзией детства. Несчетно граней этой поэзии, как несчетно солнечных лучей и брызг росы в этих лучах.


1946-1979


ТОЛЬКО БЫ НА ЗДОРОВЬЕ


В лодке на озере трое. Спинингист-теоретик надоедливо поучает гостя, как надо ловить. Теорию подкрепляет примерами. Наиболее, как водится, из собственной практики.

— Нанизал я однажды подходящий такой кукан щук и привязал за кормой. И что ж ты думаешь? Все поудирали через горло самой большой...

Гость в тон ему добавляет:

— А самая большая, прежде чем смыться, крикнула: «Хозяин, возьмите веревочку!» И тогда уж нырнула.

Беззубый местный рыбак, который сидит на веслах, даже откинулся назад, смеется тихим справедливым хохотом.


***

Один сынок, да и тот в городе. Летом старому отцу еще так-сяк. На солнышке посидит. Корову попасет. А зимой занесло двор снегом вровень с колодцем. Редко кто заглянет. Сидит один, как бирюк.

На кухне, где теплее, над столом мурлычет репродуктор. Дед лежит на печи и слушает. Передают какую-то сказочку для детей. Как разошлись в том радио вдруг собаки лаять, гуси гоготать, куры кудахтать... Дед знает — это артисты. Хохочет до слез:

— А чтоб вам, комар вас забодай, чтоб вам!..

И все теплее на душе.


***

Шоферы, человек с десяток, скучают на крыльце райисполкома. Жара. Начальство пока никуда не едет — совещание. Лениво перебрехиваются, изредка хохочут. Вот грохочет по мостовой на мотоцикле какой-то парень или дед... Не узнать — давно не бритый, чуть не до самых глаз обвязан платком.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Биографии и Мемуары / Политика / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых тиранов
100 знаменитых тиранов

Слово «тиран» возникло на заре истории и, как считают ученые, имеет лидийское или фригийское происхождение. В переводе оно означает «повелитель». По прошествии веков это понятие приобрело очень широкое звучание и в наши дни чаще всего используется в переносном значении и подразумевает правление, основанное на деспотизме, а тиранами именуют правителей, власть которых основана на произволе и насилии, а также жестоких, властных людей, мучителей.Среди героев этой книги много государственных и политических деятелей. О них рассказывается в разделах «Тираны-реформаторы» и «Тираны «просвещенные» и «великодушные»». Учитывая, что многие служители религии оказывали огромное влияние на мировую политику и политику отдельных государств, им посвящен самостоятельный раздел «Узурпаторы Божественного замысла». И, наконец, раздел «Провинциальные тираны» повествует об исторических личностях, масштабы деятельности которых были ограничены небольшими территориями, но которые погубили множество людей в силу неограниченности своей тиранической власти.

Валентина Валентиновна Мирошникова , Илья Яковлевич Вагман , Наталья Владимировна Вукина

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное