Всё имеет свою цену

– Я этого не делал.

Конрад Симонсен пристукнул ладонью по столу и повысил голос.

– А ну-ка развязывай свой поганый язык! Где ты похоронил Анни Линдберг Ханссон?

Андреас Фалькенборг испуганно отшатнулся и робко попросил:

– Пожалуйста, не надо на меня ругаться.

– Где ты похоронил Анни Линдберг Ханссон?

– Я этого не делал. Я не хочу об этом говорить. Видишь, я весь дрожу?

– Ладно, к этому мы еще вернемся. А как с Лиз, она тоже умерла подобным образом?

– Думаю, точно так же. Для этого-то я и купил заброшенный хутор. Чтобы быть к ней поближе. Это все случилось в 1992 году, когда Дания выиграла чемпионат Европы по футболу; кстати, он тоже проходил в Швеции.

– Как была фамилия Лиз?

– Лиз Суенсон.

– Где ты впервые с ней встретился?

– В лифте, когда он застрял. Кроме нас с ней, там был еще один старик. Я никак не мог выйти, никто из нас не мог. Это было на Вестерброгаде прямо напротив крошечных домиков, которые стоят перед музеем. Мне кажется, он называется Городской музей Копенгагена. Мне надо было на прием к зубному врачу.

– Где ты ее убил?

– В лесу, где-то в лесу. Мы с ней долго ехали.

– И похоронил ты ее там же?

– Да, тоже в лесу – в Швеции большие леса.

– Как назывался этот лес?

– Я не знаю, думаю, у него нет названия.

– А где он расположен?

– В Швеции; где точно, я не знаю.

Перегнувшись через стол, Конрад Симонсен злобно прорычал:

– Они метались, когда им переставало хватать воздуха? Взад-вперед, совсем как Агнета Бан, когда трахалась с твоим папашей?

– Нельзя так говорить.

– Так что же случилось, Андреас, когда ты сидел у окна? Когда за тебя отец наказывал твою мать, что ты тогда видел? – Ее сиськи, я видел сиськи Агнеты в вырезе ее ночной рубашки. Там были только ее голые сиськи. Их обязательно нужно видеть.

– Когда их нужно видеть?

– Когда они умирают; нужно обязательно видеть их сиськи, когда они умирают.

– Агнета Бан поцеловала тебя через стекло, чтобы подразнить тебя, когда твоя мать вопила.

– Это было нехорошо, неприятно.

– Расскажи мне, что ты делаешь с их ртами?

– Я их не целую.

– Нет, но ты делаешь кое-что другое, о чем знаем только ты и я. Так что же это?

– Я больше не хочу говорить с тобой. Это все так мерзко.

– Сначала расскажи мне, что же все-таки ты с ними делаешь.

– Только никому об этом не говори.

– Я ничего никому не расскажу. Ну, итак, что ты делаешь?

– А я попаду в хорошую тюрьму?

– Да, давай же, рассказывай.

– Я хочу в одну из нормальных тюрем, я не смогу сидеть в плохой, я этого не заслуживаю.

Вошедшая в дверь женщина властно перебила его:

– Сначала посмотрим, попадешь ли ты вообще в тюрьму. Главный инспектор этого, к счастью, не решает. Добрый день, Симон, я бы хотела переговорить со своим клиентом наедине, да и допрос, по всей видимости, слишком уже затянулся, не так ли?

Конрад Симонсен неохотно согласился:

– Что ж, ты права. Могу я напоследок спросить еще об одной вещи?

Женщина милостиво кивнула, однако прибавила:

– Только покороче.

Конрад Симонсен снова повернулся к Андреасу Фалькенборгу:

– Их было больше, да? Не только те, о ком мы говорили?

– Нет, что ты, клянусь тебе. Только эти три.

– Говоришь, три? А как же Лиз Суенсон? Ты что, ее выдумал?

– Нет, но она же не датчанка. А что, значит, получается, она четвертая?

Похоже, Андреас Фалькенборг ничуть не лицемерил.

Глава 33

Сдержанно-оптимистической атмосфере, царившей в убойном отделе после окончания допроса Андреаса Фалькенборга, вскоре суждено было измениться. Всю оставшуюся часть дня на префектуру полиции Копенгагена вообще и на подразделение Конрада Симонсена в частности градом сыпались неприятности, причем поступавшие со всех сторон новости были одна хуже другой.

Конрад Симонсен и Арне Педерсен в компании Эрнесто Мадсена еще раз прошлись по записи допроса Андреаса Фалькенборга, и следует сказать, что психолог отнюдь не поддержал относительно радужный настрой своих коллег-полицейских в смысле его результатов.

– Тяжко вам придется с этим клиентом. Дело в том, что он превосходно знает, когда стоит пустить в ход наивную инфантильность и простодушную искренность, а когда следует от этого воздержаться, что в конечном итоге обеспечивает ему достаточно эффективную защиту. Я уверен, что он именно так и поступал всю жизнь, когда у него возникали какие-то проблемы. Речь идет о глубоко укоренившемся, привычном поведении – даже в наиболее сложных ситуациях ему не приходится особо задумываться над тем, как именно себя держать. Я исхожу из того, что ты и сам отметил, насколько блестяще он уходил от рассказов о тех вещах, от которых впоследствии ему трудно было бы откреститься.

Последнее замечание было адресовано Конраду Симонсену, который, в общем-то, был согласен с подобной оценкой, не считая того, что ему не нравилось слово «блестяще». Да и вообще, на его взгляд, не все было так плохо – существовал и ряд светлых пятен.

– Это ведь всего лишь начало. Его еще будут допрашивать снова и снова. Кроме того, я считаю, он выложил и кое-какие вещи, которые прямо его изобличают. Ведь он же несколько раз практически признавал свою вину.