Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Мясниковым были изобретены сильнодействующие таблетки, рецептуру которых я не помню. Организм больного должен был к ним привыкать. Поэтому доза лекарства постепенно увеличивалась, достигая максимального значения на 10-й день. Затем она так же постепенно снижалась. Так что весь процесс лечения должен был занять 19 дней. Но утром десятого дня отец почувствовал себя плохо, о чем сообщил лечащему врачу. Врач отнесся к его сообщению как к капризу. Тогда отец категорически отказался принимать лекарство, потребовал консультации у профессора. Но Мясников не снизошел до того, чтобы лично осмотреть отца. Через лечащего врача он передал, что нужно продолжать прием лекарства и что завтра ему станет лучше: начнется снижение дозы. В конце концов отец согласился и принял таблетки. В тот же день у него случился инсульт. Это было в канун Нового 1964 года. 10 января в возрасте шестидесяти семи лет отец умер…

Вот что я вспомнил, проходя по Петроверигскому переулку.

2010 год

Голубой воздушный шарик

Мы ехали с Толей на дачу на его красных «Жигулях». После Тучково дорога на Рузу тянется через поля и редкие перелески. Обычная подмосковная шоссейка районного значения. Пролетели через Картино, потом через поселок со странным космическим названием Марс, и снова за стеклами бесконечной чередой проносились стволы придорожных деревьев и пышные купы кустов, рассекаемые порой ярко зеленеющими лужайками. Минуя одну такую заросшую высокой сочной травой лужайку, Толя вдруг резко затормозил, так что я едва успел ухватиться рукой за боковой поручень над дверью. В дальнем углу лужайки, образованном обступившими ее с двух сторон осинами и елками, лежал голубой воздушный шарик.

Толя выскочил, не заглушая мотора, из машины и широкими шагами, почти бегом устремился к нему, к шарику. В машину он вернулся запыхавшись, бережно обхватив добычу правой рукой. Шарик имел удлиненную форму, напоминающую туркменскую дыню. Толя положил его на заднее сиденье, и мы поехали дальше.

Я был поражен Толиным поступком. Обычно он был такой флегматичный, с эдакой еврейской ленцой. А тут вдруг выскочил из машины, побежал! В этом угадывался своего рода поэтический порыв, плохо вяжущийся с его рациональной натурой. Шарик он прихватил, конечно, для Жени. Ей недавно исполнилось семь, и осенью ей предстояло идти в школу.

В то лето Толя и его жена Ляля снимали терраску у местного жителя Павла Игнатьича, в самом начале нашей деревни. Но почти целый день проводили у нас, к себе уходили только ночевать. Ляля была полной противоположностью Толе: энергичная, общительная, смешливая, встречающая безудержным смехом любую остроумную выходку окружающих. У нее был приятный грудной голос, который даже при непрестанном курении не становился хриплым, как это случается у большинства курящих женщин.

Мы с Ирой были рады общению с ними – оно оживляло дачную жизнь. Собственно, ежедневно общались лишь Ира с Лялей – мы с Толей всю неделю были на службе и приезжали в деревню только на выходные.

В тот раз, миновав их терраску, подъехали прямо к нашему участку. Ляля с Женей были здесь. Они выбежали нас встречать, а следом вышла Ира, ведя за ручку нашего Мишку. Мише еще не было двух лет, он был неповоротливый, пухлощекий и очень болтливый – все время что-то бормотал себе под нос. Тут же, под ногами у всех, суетился Флип, Лялин спаниель, серый, с черными длинными ушами. Он басовито лаял, подскакивая то к Толе, то ко мне…

Вот, собственно, и все, что я помню про тот июльский вечер. Шел 1986 год. Перестройка еще только начиналась. Кто-то из наших писательских знакомых нашел стихи, кажется, Саши Черного, про другую русскую перестройку:

Дух свободы. К перестройке
Вся страна стремится,
Полицейский в мутной Мойке
Хочет утопиться…

Мы с Ирой в нашей московской квартире извлекли из гардероба черно-белый телевизор «Юность», в предыдущие годы задвинутый туда (на нижнюю полку) за ненадобностью: советское телевидение не вдохновляло на просмотр. Вообще-то мы и сейчас не очень верили Горбачеву, но что-то все-таки стало меняться к лучшему.

Ляля высказывалась по этому поводу вполне определенно:

– Я тогда поверю Горбачу, – говорила она, выпуская изо рта колечко дыма и тщательно стряхивая пепел с кончика сигареты, – когда он сделает три вещи: закончит войну в Афганистане, освободит академика Сахарова и вынесет Ильича из Мавзолея!

Третий пункт Лялиной программы, к сожалению, так и остался невыполненным, хотя самого Горбачева давно уже нет в Кремле…