Встречи и прощания. Воспоминания о Василии Аксенове, Белле Ахмадулиной, Владимире Войновиче…

Непосредственное влияние – это его ранняя книга о поэзии «Рифмуется с правдой», которую я увидел когда-то с его дарственной надписью среди книг Бориса Балтера и которую прочел, как говорится, на одном дыхании. К тому же я нашел в ней немало мест, знакомых мне по общению с Борисом. Борис был моим единственным литературным наставником, когда я начал писать стихи, хотя я не знаю, писал ли он сам когда-нибудь стихи на должном уровне. И в тех его советах и замечаниях, которые я усваивал, в значительной степени содержались, как я понял позже, установки и утверждения Бена. Бен и Наум Коржавин (Эмка) были для Бориса безусловными авторитетами в том, что касалось поэзии. Таким (через Балтера) было косвенное влияние Сарнова на мое литературное становление.

Я редко расходился с Беном в литературных оценках. Помню два таких случая. Один связан с Высоцким. Я воспринимал Высоцкого как барда, но не как выдающегося поэта. И, когда посл е смерти он был объявлен чуть ли ни классиком, считал это большим перебором, как и восьмитомное, кажется, собрание его сочинений. Я видел в этом пример того, как у нас в отечестве не ценят талант живущего, но зато после смерти этого таланта пускаются в неумеренные преувеличения, как бы заглаживая прижизненную несправедливость по отношению к нему. Так было с Шукшиным, так же случилось с Высоцким. На эту тему я и заговорил с Беном. Кажется, тогда мы гуляли по Рузе. У меня был желтый «Запорожец», а Бен и Слава отдыхали в Малеевке, и я, видимо, ездил вместе с Беном в райцентр по каким-то бытовым делам (магазин, рынок и т. п.). Итак, я заговорил об этом с Беном, но не нашел понимания. Он относился к текстам Высоцкого чуть ли не восторженно. Я, собственно, потому и заговорил с ним об этом, что надеялся найти в нем единомышленника. Ведь я ни разу (таково обаяние Высоцкого!) не встретил человека, который бы разделил со мной критический взгляд на его поэзию и поэтику. Лишь недавно в статье Олега Кудрина («Вопросы литературы», 2014, № 2) прочел наконец то, что сам всегда чувствовал: «Исходя из традиционного представления о профессионализме в соответствующих сферах, В. Высоцкий был средним актером, средним поэтом (правда, очень чутким к рифме и ритму, что важно для барда), менее чем средним сочинителем и исполнителем музыки. При всем том он был гениальным бардом».

Другое мое разногласие с Беном – Маяковский советского периода. Тут я был полностью согласен с оценкой Маяковского Пастернаком в его позднем очерке «Люди и положения», в котором Борис Леонидович признавался (цитирую по памяти), что «Маяковский после 1921 года ему органически не понятен». Увлечение «советскими» стихами Маяковского закончилось для меня вскоре после окончания школы. И вдруг, спустя годы, я обнаружил, что Бен, этот тонкий ценитель поэзии, продолжает восхищаться «Разговором двух судов на одесском рейде» или стихами «Товарищу Нетто, пароходу и человеку». В этом случае я не решился на спор, высказав лишь легкое непонимание его позиции. В ответ он с восхищением процитировал мне наиболее сильные, по его мнению, строки этих агитационно-плакатных стихотворений, но не убедил меня. Хотя вслух я этого не высказал.

При этом я воспринимал и воспринимаю раннего Маяковского как поэта гениального, гениальность которого признавали все его выдающиеся поэтические современники в России: Ахматова, Мандельштам, Цветаева, тот же Пастернак, Есенин.

Были еще и временные расхождения. Так, воодушевленный принципиальным обновлением государственных функций в начальный период существования новой России, ощущением того, что Россия вступила на путь превращения в нормальную демократическую страну, я стал в какой-то степени склоняться к позиции умеренного государственника с соответствующими взглядами не только на момент текущий, но и на российскую историю. Здесь Бен, читая мои новые сочинения, несколько раз поправлял меня, обосновывая свои критические замечания неотразимыми с точки зрения здравого смысла аргументами. Это помогло мне преодолеть возникшие было соблазны постсоветского русофильства с примесью православного идеологизирования. Тут еще бóльшую отрезвляющую роль, чем Бен, сыграла моя покойная жена Ира, падчерица Бориса Балтера, обладавшая абсолютным иммунитетом к каким-либо обольщениям времени.

* * *

Бен очень любил прокатиться на автомобиле. Даже на длинные расстояния. В семидесятые он ездил с Войновичем в Керчь к родителям Войновича (при совсем небезопасных обстоятельствах). Потом с Валей Петрухиным, другом Войновича, путешествовал по Северному Кавказу. Помню, как в перестройку уже мы ездили с женами на моем «Запорожце» на похороны Вали Петрухина в Дубну, он был известным физиком-экспериментатором. В новые времена, в десятые годы, я возил Бена и Славу (Иры уже не было) к Войновичу на дачу в Красную Пахру – уже на современной, вполне комфортабельной машине. Времена изменились! Слава хвалила мою «уверенную» езду, в связи с чем Бен вспомнил давнюю смешную историю.