Встречный ветер прошлого

– Ты поедешь со мной, – заявил он, изо всех сил сжимая ее руку.

– Пусти, Сережа, ты с ума сошел, – запротестовала она.

– Мы оба сошли с ума и должны быть вместе, как двое больных.

– Не сейчас, Сережа, потом. – Она отстранялась, мотала головой, пытаясь освободить свою руку. – Дай я приду в себя.

– Именно сейчас, – твердил он, сгребая ее в охапку.

– Да пусти, Сергей. Не надо со мной нянчиться. Меня лечит одиночество. Как ты не понимаешь?!

Он призадумался, вяло отнял свои руки.

– Ну вот, пропустили тачку. На чем я теперь поеду?

Из-за ближайшего поворота не спеша вырулила большая грузовая машина. Она с черепашьей скоростью ползла им навстречу, поливала трассу струями воды, вращала и подмигивала во тьме оранжевой сигнальной мигалкой.

– Останови мне эту поливочную, – попросила Катя, – может, подбросит.

Сергею эта мысль показалась забавной, она даже вытеснила в его сознании тревожные мысли, придала для этой мрачной ночи какой-то колорит, романтику, вселяла надежды на будущее. Он подошел к обочине и вытянул руку, поглядывая то на девушку, то на машину, которая приближалась к ним, поливая трассу освежающими серебристыми струями. Водитель затормозил и открыл дверцу.

– Дожили, – сказал он, добродушно улыбаясь, – уже такие комбайны тормозят. Садитесь, подвезу.

Они молча переглянулись, улыбнулись друг другу, подошли к открытой дверце. Сергей прижал к себе девушку. Она обвила руками его шею, ткнулась губами в его щеку.

– Эй, влюбленные, вы едете?

Сергей неохотно выпустил из своих рук ее руки, помог ей взобраться в кабину.

– А ваш приятель не едет? – спросил пожилой водитель.

– Нет, он остается, – улыбнулась девушка и, прежде чем захлопнуть дверцу, помахала рукой Сергею.

– Я буду ждать, – как заклинание, запоздало произнес он, когда машина уже тронулась с места. Он постоял у обочины, глядя вслед удаляющейся в ночи, рассеивающей влагу машине, повернулся и побрел в обратную сторону. Его переполняли только два чувства: нежность и любовь, или одно – любовь, нежность.

«Когда наступит конец мира, мы ничего не узнаем о нашей любви.

Она искала мои губы тихими и ласковыми движениями головы.

В ту ночь я действительно поверил, что снова верну ее дню.

И так всегда – то же признание, та же юность, те же чистые глаза, то же наивное движение рук на моей шее, та же ласка, то же откровение.

Но никогда – та же женщина».

Сергей отшвырнул книгу и вскочил с дивана. Книгу, открытую наугад, некстати, а быть может очень кстати. Он снова взял ее в руки, полистал сборник, отыскал текст и фамилию автора. Поль Элюар.

«То ли это горячечный бред отчаявшегося сюрреалиста, – думал он, – то ли перлы гения». Впрочем, как гений, так и безумец одинаково непонятны для среднего заурядного человека. Из прочитанного текста он извлек лишь тоску, к которой примешивалась его тревога. Ее и без того хватало. Тоска, тревога и отчаяние увеличивались и разрастались до чудовищных размеров по мере молчания его телефона. Этот бездушный аппарат помалкивал. Иногда, каждые два-три часа, Сергей хватал трубку, подносил к уху, чтобы выяснить, а жив ли он? Длинный, нудный сплошной гудок был ему холодным, немым ответом. Издевающийся зуммер. Леденящий удар по перепонкам, сквозная навылет рана в сердце. За двое суток лишь один звонок. Обезумевший от надежды, он бежал к аппарату, опрокинув на пути стол, бежал как истосковавшаяся собачонка, надолго оставленная одна без присмотра, услышавшая в замочной скважине долгожданный поворот ключа. Какого было его разочарование, вся мера его отчаяния, когда грубый женский голос на другом конце провода попросил позвать некого Скурихина? «Скурихина. Чёрт побери!»

Шли третьи сутки его предварительного заключения. Он не мог больше добровольно отматывать срок. Сергей оделся быстро, со сноровкой вышколенного солдата, и, хлопнув дверью, выскочил в подъезд, а оттуда вскоре на улицу. День был не жаркий. Грустный август под арбузными корками: зелеными, полосатыми, оренбургскими, астраханскими. Таким он его и запомнит. А еще он запомнит оранжево-бордовый пышный букет гладиолусов в мусорной урне возле метро. Что за расточительство? Что за печальный знак? Он бежал по эскалатору, ехал с двумя пересадками из конца в конец. Спешил как на пожар, как врач к больному с одной только мыслью: успеть, застать, помочь.

Перед входом в подъезд он взглянул на четвертый этаж. Зеленый невзрачный балкон, наглухо закрытые окна. Дурное предзнаменование. Пришпориваемый нетерпением, он на одном дыхании одолел четыре пыльных солнечных зигзага лестничных клеток, метнулся к закрытой двери и до одури, до хрипа насиловал визгливую кнопку звонка, не доверив ей, стал стучать кулаком по двери. В ответ ему были молчание и глухой лай собаки этажом ниже.

– Сережа, когда вам по жизни не везет, что вы делаете? – Сергей отвел взгляд от кульмана, повернулся вполоборота и поглядел на Рановича, который сидел за своим заваленным бумагами столом и, ожидая ответ, внимательно смотрел на Сергея. «Что это на него нашло?»

– Вы хотите узнать, как я заглушаю тоску?

– Вот именно, – сказал Ранович. Он был грустно задумчив.