Встречный ветер прошлого

Сколько «бы»? Если «бы». Проклятое «бы». Но куда от этого деться? Пойми, я не смогу больше ходить по этому городу, где мы бродили с тобой, зная, что где-то рядом ты, быть может, на соседнем перекрёстке. Каждая улочка, каждая вывеска, даже дождь, каждое воспоминание о тебе, о нас, будет ранить меня и болью отзываться в моём сердце. Да, я бегу отсюда, сломя голову. На всех парах. От тебя, от себя, от нашего с тобой «вчера». Там, где мне было однажды хорошо, дважды уже не будет.

Прости, я, кажется, пьяна. Да, я совсем пьяная. А как же иначе? Серёженька, моя жизнь покалечена. Моё вчерашнее прошлое – ты, а до тебя руины и пепелище. С таким наследием нам не свить гнезда. Какое красноречие. С ума сойти! Я становлюсь высокопарной, ха-ха! Вот уж чего раньше никак за собой не замечала. Я много чего не замечала до встречи с тобой Се-рё-жа.

У меня в сумочке на столе плацкартный билет. Купе не было. Представляешь? Может, верхняя полка? Чётные – это верхняя?… Я бегу от тебя. Поезд. Вокзал. Перрон. Семафор. Прости. Прощай. Вперёд к трагической развязке! О-ох духота. Какого цвета твои глаза? Синего? Нет, в прошлый раз они были чёрного. Ох, я совсем пьяная. Подожди, я сейчас ещё немного выпью. Уже наливаю… Ты не думай, Серёженька, я совсем одна… Слышишь, как звенит мой стакан?… Я пью. За то, что было!.. Ну и мерзость.

Представляю как бы (проклятое «бы») дождливыми вечерами или в зимнюю стужу, мы сидели в твоей квартире (где я так ни разу и не была), грелись в тепле, гладили кота за ушами, который заменил бы нам сына. Какое зрелище! Я дурею и умиляюсь от этой картины. А может нам взять из приюта ребёночка?… Эрзац, заменитель, сур-ро-гат… Я злая, Серёжа, я знаю это. Что из того? Нет, что навеки отнято, того не восполнить, не заменить. Я бегу от всего. Моя жизнь покалечена и связывать её я ни с кем не хочу, не собираюсь. И уж тем более не собираюсь калечить твою жизнь. Не всё ли равно как и где мне прожечь остаток жизни? У меня слишком беспокойная кровь…

Единственный мой, я пью, чтобы не расплакаться. Мне кажется, мне кажется…

Всё или ничего – вот что с детства было девизом моей жизни. Но поскольку в моей жизни уже давно не дано, чтобы было «всё», то и половина мне не нужна. Уж лучше – ничего. У меня останется память о тебе, память о нас. И это всё… Это даже больше чем «всё». Старею. Начинаю жить воспоминаниями. Посмотрим, как будет дальше…

Прощай, мой любимый.

Знаешь, а я богата. Грустно это сознавать. Богата тем, что Это у нас с тобой было. Вот уж чему я не буду подыскивать замену, чтобы обрести Это вновь с кем-то другим.

Прощай, мой единственный.

Р.S. Я буду думать о тебе в поезде.

Дочитав эту похоронку, он побледнел, аккуратно свернул пополам лист бумаги; в уголках его губ дрогнула и затаилась непонятная улыбка, а глаза бессмысленно поблёскивали, глядя в одну точку, на алюминиевую ручку оконного витража.

«Было. Нечто подобное уже однажды было. Может в прежней жизни?»

Когда-то юношей он увлекался боксом. Четырнадцать боёв и всего два поражения: одно по очкам и один нокаут. В мозгу раздавались оглушительные звонки; всё плыло перед глазами: огни зала, канаты ринга, взбудораженные, затаившиеся в ожидании лица зрителей, узкие как щелочки глаза хакасского боксёра, его натянутый по самые брови красный шлем. Рефери отсчитывал до десяти, словно двоечника отчитывая Сергея. Он невзлюбил с того раза эту гуманную восстановительную процедуру. Лучше бы уж добили сразу. «Вот так всегда. Рефери будет считать до десяти. В морге», – подумал он.

Он сидел за столиком летнего кафе, где они ещё совсем недавно обедали вдвоём. Посетителей, как и в прошлый раз, было немного. Всё та же веснушчатая официантка в красной униформе и белом фартуке вяло и лениво протирала тряпкой столы. В баре играла музыка. С магнитофонной кассеты лилась приятная мелодичная с налётом грусти и романтики песня группы «Мираж». Вдоль узорчатого чугунного парапета набережной разгуливали прохожие. День был жаркий, солнце стояло низко, лёгкий ветерок доносил кисловатый запах и дым шашлыков. Машинально, а может вполне осознанно, Сергей уселся за тот же столик спиной к бару, что и в прошлый раз. Перед ним стоял гранёный, наполненный до краёв стакан с водкой, белый пластиковый стаканчик с минералкой, а напротив него сиротливо пустовало красное кресло. Он не чувствовал ни отчаяния, ни раздирающей сердце боли, а лишь какое-то сонливое оцепенение, и даже успокоение, будто последние дни только и ждал этого известия, со страхом готовился к нему, и вот настал час, когда его опасения оправдались и худшее уже было позади. Отхлебывая водку, запивая ее минералкой, он тупо смотрел на пустующее напротив кресло, а в его сознании отчетливо звучал ее насмешливый голос, перед глазами вставали ее глаза, которые однажды пленили его, и в этом плену он хотел бы пребывать всегда.