Встретимся у Ральфа

На мгновение в комнате воцарилась тишина. Рик и Шевон смущенно уставились в свои чашки. Оба чувствовали, что это особый момент и он требует особых слов. Шевон первой подняла голову. Будто заново увидела она Рика – яркую синеву глаз, бархатистость кожи, теплую, доверчивую улыбку.

– Рик, кто ты такой? – вырвалось у Шевон. – Ты всегда оказываешься рядом в нужный момент. С тобой я начинаю чувствовать себя гораздо лучше – ты делаешь меня счастливой. Может, ты ангел?

Улыбнувшись, Рик поставил свою чашку и сжал руки Шевон.

– Нет, – сказал он серьезно. – Я не ангел.

Поддавшись импульсу, оба придвинулись друг к другу и крепко обнялись.

* * *

Шевон никак не ожидала, что влюбится в Рика. Ей казалось, ее сердце еще занято Карлом. Но Рик разбудил в ней такую бурю чувств, которой она не в состоянии была противостоять. Карл всегда говорил ей о том, какая она особенная, а с Риком она и правда ощутила свою неповторимость. Рядом с ним она почувствовала себя сказочно прекрасной. С ним она будто бы начала жить заново.

Рик действительно стал для нее кем-то вроде ангела. Они оба были как два ангела. Никогда еще Шевон не чувствовала себя такой безмятежно счастливой, как в последний месяц, когда начала встречаться с Риком. Им было так хорошо вместе, что лучше и не придумаешь.

И в один прекрасный день ей предстояло рассказать обо всем Карлу…

27

The Evening Standard

от 27 февраля 1997 г.

Возрождение звезды

В нашем изменчивом, непостоянном мире, где слава, мода и известность преходящи и мимолетны и зависят, по большей части, от мнения самопровозглашенных гуру (к числу которых я отношу и себя), можно встретить порой талант настолько яркий и очевидный, что ему не страшны никакие злопыхательства со стороны самых оголтелых критиков.

Имя на пригласительной открытке звучало до странности знакомо. Ральф Маклири. Не исключено, что некоторым из вас удастся с ходу припомнить этого художника. Сам я в этом не преуспел. И лишь сопроводительный пресс-релиз позволил мне заполнить столь досадный пробел в памяти. Ральф Маклири был звездой Королевского колледжа в далеком 1986 году. И я лично посвятил ему немало восторженных, а то и просто высокопарных слов. Именно я писал о «молодом человеке, сумевшем в возрасте двадцати одного года создать картины такой духовной зрелости и значимости, что для описания его трудов сложно подобрать иной эпитет, кроме как „гениальные“. Не я один изливался в восторженных комплиментах. Вся пресса с пеной у рта расхваливала Маклири.

Должен признать, однако, что совершенно не помню его работ – ни единой краски, ни образа, ни мазка. Детали были вытеснены из моей стареющей памяти чередой молодых, талантливых художников, пришедших на смену Маклири. Всеми теми, о ком мне ежедневно приходилось писать в газете.

Признаться, я не из тех, кто отличается особым постоянством – мое внимание с легкостью переключается на новые, захватывающие воображение картины. Но Маклири удалось то, что удается немногим, – он сумел вернуться спустя столько лет, вернуться в полном блеске своего таланта. Его выставка, расположенная в галерее Довиньон, служит напоминанием о том, что живопись не может и не должна быть жертвой тех прихотей и капризов, которым подвержены мир моды, фильмов и популярной музыки.

Это первые работы Маклири за несколько последних лет, и мне приходится сдерживать себя, чтобы не выплеснуть свои эмоции в восторженных эпитетах и похвалах. На этот раз обещаю проявить разумную сдержанность.

Труды Маклири свидетельствуют о зрелости его мастерства. Здесь уже нет прежних мазков и пятен, нанесенных на холст в порыве анархического вдохновения. На их место пришел мягкий, едва ли не романтический реализм, нашедший свое отражение в изумительной красоты портретах. В работах сегодняшнего Маклири нет ничего мятежного. Не сомневаюсь, что они должны понравиться его родителям. Да тем и лучше. В наши дни, когда за искусство выдают все, что ни вздумается, начиная от унитазов и заканчивая шоколадными батончиками, так приятно взглянуть на подборку картин, которая просто и доходчиво вещает о счастье и любви, о тьме и свете. На этом я с почтением завершаю свой рассказ…

* * *

Спина у Ральфа занемела, плечи болели, пальцы еле сгибались. Из носа текло, в горле першило, а глаза слезились. Одежда свисала с его тощего, изможденного тела, будто мешковина с пугала, под глазами темнели круги. Он не стригся уже два месяца, и волосы свалялись в сосульки, покрытые грязью и краской.

Он выглядел ужасно, чувствовал себя отвратительно, но ему было на это плевать. Окружающий мир перестал для него существовать. Он не спал и не ел по-человечески с самого Рождества, не виделся с друзьями, не ходил по магазинам, не смотрел телевизор, не занимался сексом, не мылся. Все девять недель Ральф только и делал, что курил и писал. Курил и писал.

Питался он макаронами из одноразовой упаковки, черствыми сэндвичами и бургерами, которые покупал за углом, на Кейбл-стрит. А общение с людьми свелось к случайному косячку, который он выкуривал с Марреем, местным охранником.