Вторая модель

– Боюсь, больше не ваша, – сказал он. – Боюсь, отныне она принадлежит только самой себе.

– Потрясающе, – пробормотал один из ученых. – Вы только поглядите на них. Особенно на… э-э… на самку. Обратите внимание, что она делает.

Белая «лодочка» старательно держалась чуть впереди, в двух-трех дюймах от моего старого ботинка, жеманно маня его за собой. Стоило моему старому ботинку приблизиться, туфелька отпрянула прочь и описала в траве полукруг. На миг ботинок и туфелька замерли, словно разглядывая друг дружку, а затем мой старый «оксфорд» принялся прыгать, скакать вверх-вниз, вначале на каблуке, а затем на носке. Торжественно, с величайшим достоинством, с каблука на носок, мой ботинок двинулся вокруг туфельки и танцевал, пока не вернулся к стартовой точке.

Белая туфелька тоже разок подпрыгнула и снова медленно, неуверенно направилась прочь, то позволяя моему ботинку почти поравняться с нею, то ускользая.

– Это свидетельствует как минимум о весьма развитой системе моральных норм, – заметил некий джентльмен преклонных лет. – А может быть, даже и о наличии, так сказать, расового бессознательного. Как видите, обе особи строго следуют ритуалу, вполне вероятно, складывавшемуся на протяжении не одного столетия…

– Лабиринт, что все это значит? – спросил Портер. – Объясните же нам!

– Так вот, значит, в чем дело, – вполголоса пробормотал я. – Пока нас не было дома, ботинок вытащил ее из шкафа и поместил в Оживитель. А ведь вчера вечером я чувствовал, что за мной наблюдают. Она еще не успела выбраться наружу.

– Вот, стало быть, для чего он включил Оживитель, – добавила Джоан, шмыгнув носом. – Мне лично все это не слишком-то нравится.

Между тем ботинок и туфелька вплотную приблизились к живой изгороди. Белая «лодочка» по-прежнему манила коричневый «оксфорд» за собой, держась чуть вне пределов досягаемости его шнурков. Лабиринт шагнул к ним.

– Итак, джентльмены, можете убедиться: я нисколько не преувеличивал. Перед вами величайшее научное достижение, сотворение новой расы. Возможно, когда человечество придет в упадок, когда наше общество рассыплется в прах, эта новая форма жизни…

Наклонившись, он потянулся к ботинку с туфелькой, но в тот же миг белая «лодочка» шмыгнула в кусты живой изгороди и спряталась среди густой листвы, а коричневый «оксфорд» прыгнул за ней и тоже исчез из виду. В кустах зашуршало, затрещало и стихло.

– Я иду в дом, – сказала Джоан и направилась к крыльцу.

– Джентльмены, – слегка покраснев, заговорил Лабиринт, – это просто невероятно. На наших глазах вершится одно из величайших, из самых многообещающих событий в истории науки!

– Ну, почти на глазах, – уточнил я.

Строитель [23]

– Эй Джей Элвуд! – обеспокоенно воскликнула Лиз. – Ты нас совершенно не слушаешь. И к еде даже не притронулся до сих пор. Что с тобой, скажи на милость, творится? Порой я тебя просто не понимаю.

Ответа ей пришлось дожидаться довольно долго. Эрнст Элвуд молча смотрел в окно, в полутьму за стеклом, будто прислушиваясь к чему-то, не слышному всем остальным. Наконец он вздохнул, сел прямо, словно собираясь что-то сказать, однако задел локтем кофейную чашку и тут же отвлекся – подхватил ее, принялся вытирать с округлых боков бурые потеки выплеснувшегося кофе.

– Прости, – пробормотал он. – Что ты сказала?

– Ешь, дорогой, – велела жена, а между делом бросила взгляд на обоих мальчиков, проверяя, не прекратили ли есть и они. – Сам ведь знаешь, сколько у меня с готовкой хлопот.

Боб, старший из сыновей, от ужина не отлынивал и аккуратно резал на ломтики печень с беконом. А вот младший, Тодди, конечно же, опустил вилку с ножом в тот же миг, что и Эй Джей, и тоже замер, уткнувшись взглядом в тарелку.

– Вот видишь? – сказала Лиз. – Смотри, какой ты пример сыновьям подаешь. Ешь скорее, не то все остынет. Ты ведь не хочешь есть печень холодной? Холодная печень, бекон под слоем застывшего жира – что может быть хуже? Холодное сало переварить тяжелее всего на свете, особенно баранье. Говорят, многие вообще не могут есть бараний жир. Ешь, дорогой, прошу тебя, ешь.

Элвуд кивнул, поднял вилку, зачерпнул с тарелки бобы пополам с картошкой и отправил их в рот. Малыш Тодди, крохотная копия отца, степенно, сосредоточенно проделал то же самое.

– А знаете, – заговорил Боб, – у нас в школе сегодня учения были: что делать при взрыве атомной бомбы. Велели всем лечь и укрыться под партами.

– И что же? Это правда поможет? – усомнилась Лиз.

– Ну, мистер Пирсон, учитель естествознания, говорит: если на нас сбросят бомбу, взрыв уничтожит весь город… А тогда непонятно, что толку под парту лезть. По-моему, пора бы им понять, как далеко шагнула вперед наука. Теперь есть такие бомбы – все на многие мили вокруг разнесут в пыль. Камня на камне не оставят.

– Много ты понимаешь, – проворчал Тодди.

– А ты вообще заткнись.

– Мальчики! – цыкнула на них Лиз.

– Так это же чистая правда, – с жаром выпалил Боб. – Один мой знакомый из резерва морской пехоты говорит, что новое оружие уничтожает хлеб на корню и отравляет запасы воды. Кристаллами какими-то специальными.

– О господи, – вздохнула Лиз.