Вторая попытка

– Так, понятно. Признавайся, Ленусь, ты что сейчас читаешь: «Обрыв» или «Анну Каренину»?

– «Анну»… А как ты узнал?

– Не важно, догадался… Предлагаю тебе, девочка, поразмыслить над следующей сентенцией: «Анна Каренина – это не история роковой страсти, это – история о том, до чего естественную страсть может довести христианское отношение к року, к судьбе, к человеческим чувствам».

– Ой, я так и подозревала, что и тут без христианской морали не обошлось! Продиктуй, пожалуйста, я запишу…

– Слушай, Лен, мне сейчас не до Карениной. Давай позже…

– Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

– Ладно, пиши…

И не только Лена, но и кое-кто из подслушивающей братии записал под диктовку объекта эту довольно спорную сентенцию. Лене-то понятно зачем. Она, бедняжка, Камасутру в теории изучает. Но на кой черт это понадобилось господам чекистам, чья аппаратура прилежно записывает не только телефонные разговоры, но и любые звуки издаваемые в квартире – сие тайна велика есть…

– Алло? Владимир? Զանգահարում եմ, որպեսզի շնորհա- կալություւն հայտնեմ Ձեր համերգի համար: Մեզ շատ դուր եկավ:[371]

Далее даю сразу русский перевод из гэбэшной распечатки:

– Подождите, за какой концерт? Вас же там не было, вы же не пришли…

– Пришли, только отец категорически отказался садиться за тот столик, который вы для нас приготовили у сцены.

– Жаль, я вас не увидел, не разглядел, думал не пришли… Кстати, надеюсь, вы звоните из автомата, и автомат этот находится не рядом с вашим домом…

– Конечно. Вы же так на этом вчера настаивали… Скажите, а вам, правда, еще нет шестнадцати?

– Простите, я неудачно пошутил. Конечно же я старше. Значительно старше.

– На сколько старше?

– На целую эпоху, Аннушка…

– Аннушка? Так меня только отец иногда называет. Откуда вы знаете?

– Вы забыли – я ведь о вас многое знаю. Одного только пока не знаю – откуда я все это знаю. Пардон за каламбур и невнятицу… Впрочем, вру. Знаю я, откуда вас знаю. Теперь уже знаю. Но вам лучше не спрашивать об этом. Если я правильно знаю, то и вы когда-нибудь узнаете. А если нет, значит, я ошибся. Зачем вам знать чужие ошибки?..

– А как скоро я это узнаю, если вы окажетесь правы?

– Пожалуйста, не пытайте меня об этом!

– Хорошо, не буду. А мы еще увидимся? Я тут, неподалёку от…

– Не надо подробностей. А то эти веселые ребята моментом вас вычислят, чего мне крайне не хотелось бы. Положите трубку и быстро уходите в неизвестном направлении. И не звоните больше по этому номеру, он прослушивается. При первой возможности я сам с вами свяжусь… Ту-ту-ту-ту…

Звонок через короткие гудки отбоя может пробиться только в том случае, если звонят спецслужбы. Именно они это и были:

– Вов, зря на нас грешишь: мы не подслушивали этот разговор.

– Ну да, я так и понял, тактичные вы мои: не подслушивали, не записывали и вообще узнали о нем из «Голоса Америки»…

Но тут дверной звонок отвлек тяжущиеся стороны от сути дела. И если оба мобильных поста знали, кто пришел к объекту с визитом (одни заранее, другие – из наблюдений), то для объекта появление на пороге Гранта Похатяна оказалось сюрпризом. Однако никакие сюрпризы не могут отменить традиционного армянского гостеприимства, тем паче ритуального лобзания двух друзей после долгой, почти что двадцатичетырехчасовой, разлуки. Правда, хозяина так и подмывало добавить к общеармянскому радушию арташатский местечковый оттенок, а именно – поинтересоваться у гостя: Խեր ըլնի, ինչ՞ի ես էկել[372], но он сдержался, лишь молча провел гостя в комнату, усадил на диван, предложил сварить ему кофе…

Грант, ожидавший увидеть после звонка из известного ведомства бухого в сосиску Вову, в недоумении взирал на хмурую физиономию друга, о трезвости которого недвусмысленно свидетельствовали две непочатые и одна едва пригубленная бутылки водки «Экстра», охлаждавшиеся между двойными рамами окна. Затем обвел взглядом прилично обставленную (один магнитофон «Грюндик» верхом на пианино чего стоит!) и почти не захламленную комнату, и вновь уставился на хозяина, как бы требуя объяснений.

– Хочешь знать, почему я решил напиться и не пью? – догадался последний. – Ну, во-первых, пить такое дерьмо, каким является эта водка, я не привык.

Грант покосился на едва початую «Экстру», перевел взгляд на Брамфи, недоуменно приподнял левую бровь:

– «Экстра»? Дерьмо?

– Да ты этот гидролизный спирт хоть «Суперлюксом» назови, все равно останется тем, что есть – вонючей какашкой. Я думал, Высоцкий прикалывался, когда пел, что водку гонят из опилок. Ан нет, Владимир Семенович протокольно точен! Следующая стадия этой с позволения сказать «Экстры» – гнать ее уже непосредственно из говна, по примеру товарища Гладышева…

– Какого Гладышева? – не понял Грант.

Брамфи с мучительным непониманием уставился на Похатяна. Издевается, что ли? Но, спустя секунд пять-шесть дошел, вспомнил, догадался: