Второй год

Мы снова вышли на ту же улицу и увидели, что пока мы вошкались в этом дворе, цепь ушла метров на сто вперед. На мой выстрел, совершенно правильно, никто в роте не отреагировал: ответной стрельбы не было, красную ракету мы не давали — так зачем же зря отвлекаться? Не переставая вертеть головами во все стороны мы постарались догнать цепь.

"Господи! Как же мне страшно!".

А вот и арык через который переходил Царандой и за которым их обстреляли. Мосток через него лежит метров за пятьдесят вправо, но мне проще его перепрыгнуть, чем обходить.

"Сейчас должно начаться".

Ничего интересного или настораживающего. Мы идем между дувалов, за которыми чернеют сожженные нами вчера пшеничные поля. Впереди метрах в двухстах цепочка пирамидальных тополей. Посередине расстояния до них прямо в дувал врезано какое-то толстое, кряжистое дерево, вроде нашего дуба.

"Господи! Дай мне дожить до того дуба!".

"Через сколько времени обстреляли Царандой, после того, как они перешли арык? Минут через пять? Значит, они успели пройти метров триста. Триста метров — это примерно вон те тополя. Следовательно, душманы в качестве ориентиров пристреливали именно тополя. Там то нас и…"

Мы поравнялись с толстым деревом. Дувалы нам где-то по плечо, через них прекрасно видно все, что за ними. Видно, что мы не отстаем от цепи. Идем вровень со всеми.

"Я еще живой! Господи, дай мне дожить до тех тополей!".

"А ведь, пожалуй, чесать осталось не более трехсот метров".

Это самые страшные метры, потому, что мы уже подошли к тополям.

"Сейчас? Откуда?!".

Ничего подозрительного. Ну абсолютно ничего! Полная тишина.

Очко играет…как симфонический оркестр.

Улица между дувалов ломается углом вправо.

"Блин! Ну и скверно же чувствовать себя на прицеле!".

"Если улица изогнулась вправо, значит нужно больше внимания уделять налево".

По обезьянам из Царандоя в этом месте уже стреляли.

"А я взводному из минбанды сорок чеков должен. Занял и не успел отдать до выезда. Вот я урод! У меня пайсы — двадцать тысяч. Отдал бы одну взводному и закрыл долг. Если убьют — стыд-то какой!".

Мы вчетвером присели раньше, чем поняли, что прозвучала короткая очередь где-то левее нас.

Та-тах.

Судя по звуку — АК-74. У духов таких автоматов нет. Значит, стрелял кто-то из наших. Ответа нет, значит, можно подниматься с карачек и идти дальше.

"Господи, дай мне прожить еще пятьдесят метров!".

"Может, мне курить бросить?".

Сто метров осталось. Пусть не сто, пусть двести, но это же пустяк по сравнению с тем, что мы уже прошли! Дальше идет земля, распаханная НУРСами. Ровненькое такое поле пушистой, не успевшей слежаться свежевывороченной земли.

"У них даже земля уродская. Песок один".

Ничего, цепь идет ровно. Было всего два выстрела в нашей роте — мой по магнитофону и из АК-74 неизвестно по кому.

"Что ж мне страшно-то как? Я же мужик!"

Мне страшно не то, что меня убьют. Мне страшно что после меня не останется на этой земле никого.

Никого не оставил я после себя — ни сына, ни дочку. Никому не передал свое имя — Андреевич. Не успел. В восемнадцать лет призвался. Не до отцовства мне было — пьянки, девочки, дискотеки. Какая уж тут семья? Ветер в голове.

"Блин, вот я дурак! Ну, почему я не вдул Светке и не обрюхатил ее? Джентльмен, хренов. Она бы уже сейчас родила. Был бы у меня в Союзе сын. А так убьют и вместо сына останется только надпись на памятнике: "Сержант Сёмин Андрей Борисович. 1966–1986. Погиб при выполнении интернационального долга". Господи! Честное слово: первое, что я сделаю после возвращения домой — это завалю Светку на диван и влуплю ей — дальше некуда. Первое, что я сделаю — я сделаю СЫНА!".

Если останусь жив, конечно.

Белая ракета?

"Что это? Неужели всё?! Неужели кончилось?"

Я не верил своему счастью — я остался живой.

"А страху-то было… Господи, прости меня за то что я Тебя отвлек. И за то, что я не верю в Тебя — тоже прости".

33. Второй этап

Талукан прочесывал не один наш полк, а вся дивизия — уж слишком большой кишлак для одного полка. Вычесали его весь. Километрах в двух от того места, где чесала моя рота, была война, но жиденькая — без минометов. Видно, вспугнули духов из укрытия и прикончили их из стрелкового оружия. Вечером после прочесывания выяснилось, что наш батальон понес потери, которые нельзя назвать боевыми.

Во время бомбово-штурмового удара свистки все-таки умудрились жахнуть по своим, попали по разведчикам и Кате серьезно раскроило голову осколком. Его увезли в госпиталь в Кундуз. Пацану оставалось два месяца до дембеля и теперь неизвестно было сколько месяцев он проваляется на госпитальной койке и оставят ли его в Кундузе или повезут оперировать в Ташкент? Понятно было, что Катины дембельский дипломат, отделанная парадка и сапоги останутся в полку, а сам Катя пойдет на дембель с пустыми руками и в том, во что его оденут в госпитале. Служил, служил человек два с половиной года и не выслужил даже платок для матери.

Обидно.

Вторая потеря была в моем четвертом взводе.