Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

…подвигнется он взять на себя вину гибнущего Плюшкина, и сумеет исторгнуть из его души живые звуки, скажет сраженной скорбию Коробочке доброе и живительное слово, как, в самых хлопотах бережливого ее хозяйства, вести для себя и своих крестьян еще иное лучшее хозяйство, и поникшего Собакевича поднимет к доступному его душе русскому православному здравомыслию, которому не помеха – и внешняя грубость, и русский желудок, и присмиревшему Ноздреву укажет достойное поприще его удали, и Маниловой укажет средства окрепнуть в духе самой и мужа укрепить, и обоим им укажет сторону во всяком предмете, достойную дельного сочувствия, и все городское общество подвигнет к лучшему. <…> и Селифан, всегдашний зритель всех этих событий, проснется от усыпления со своей прекрасной натурой <…>. А глядя на него освежеет и Петрушка[934].

Письма А. М. Бухарева и соответственно его версия возможного продолжения «Мертвых душ» стали известны читателю лишь в 1860–1861 годах[935]. За это время появились «додумывания» поэмы иного рода, среди которых мы находим и прямые мистификации. В определенной степени так можно охарактеризовать перевод первого тома «Мертвых душ» на английский язык, анонимно опубликованный в Лондоне в 1854 году в двух томах под заглавием Home Life in Russia. By a Russian Noble. Revised by the Editor of «Revelations of Siberia»[936]. О том, что текстом, который лег в основу «Домашней жизни в России», были на самом деле «Мертвые души» Гоголя, сообщил лондонский журнал «Атенеум»[937].

Уже само название книги вводило читателя в заблуждение, ориентируя на восприятие ее как бытовой картины российской жизни. В предисловии «От издателя» сообщалась фантазийная ее история:

Произведение написано русским дворянином, предложившим издателям рукопись на английском языке; задача редактора сводилась к исправлению словесных ошибок, которые вполне естественны для того, кто пишет на чужом языке[938].

Причина сокрытия имени автором объяснялась опасением, что в России труд его мог бы послужить разве что «пропуском» (passport) в «сибирские дебри». В остальном разночтения с оригиналом сводились к тому, что анонимный переводчик (он же, по-видимому, издатель, за маской которого скрывался профессор философии Варшавского университета Лах-Ширма (Krystyn Lach-Szyrma; 1791?–1866))[939] добавил к первому тому поэмы Гоголя дополнительную концовку. Комиссар полиции останавливал в финале выезжавшего из города Чичикова, вручал ему документ, от которого Чичиков делался бледным как смерть, и пересаживал его в мрачную повозку, которая называлась «Сибирская кибитка».

«Домашняя жизнь в России» получила и в самой России некоторый отклик в год появления в печати второго тома «Мертвых душ». О казусе анонимного перевода вскользь вспомнит впоследствии также Владимир Набоков в «Лекциях по русской литературе»[940].

Три года спустя после появления английской мистификации в Киеве вышла книга «Мертвые души. Окончание поэмы Н. В. Гоголя Похождения Чичикова» (1857), изданная украинским литератором А. Е. Ващенко-Захарченко, который, в отличие от своего английского предшественника, авторства отнюдь не скрывал. Книга включала в себя 10 глав (350 с.).

Использовав известный литературный прием, вошедший в моду со времен Л. Стерна и В. Скотта[941], Ващенко-Захарченко в предисловии к книге, построенном как письмо Чичикова к автору, заявлял о себе как о друге Павла Ивановича, на которого гоголевский герой возложил миссию завершения поэмы, пообещав содействовать ему своими рассказами: