Введение в эстетику

Итак, догматизм, но догматизм скорее относительный, чем эклектический и, в особенности, чем дилетантский или индивидуалистический, – такова была бы формула системы.

Таким образом, Брюнетьер серьезно принимает на себя миссию, которую некогда приписывал себе Сент-Бёв, а именно определение «семейств умов» (familiesd'esprits). Только под этим он понимает нечто совершенно другое, чем литературный прием изложения или метафору. С его точки зрения, существуют виды литературных произведений, строго подчиненные друг другу на основании специфических принципов, и в этом же состоит одновременно критерий ценности. Его эстетика носит характер по преимуществу сравнительной эстетики, подобно тому как современная анатомия или филология являются по преимуществу сравнительными науками.

Его классификация не только игра понятий, она выражает исторический генезис. Если бы в мире существовал один лишь американский омар, говорит Агассис (в виде парадокса можно было бы даже сказать: если бы не существовало ни одного), то тип, который он выражает, имел бы все же свое точное место и свое назначение среди всех других групп, стоящих выше или ниже его, как и в том случае, если бы были известны тысячи и миллионы экземпляров их. Равным образом Шекспир, Микеланджело представляют «семейства умов, хотя и представленные, быть может, только ими самими». Не их личность, но место, занимаемое ими, или роль, которую они играют в эволюции, должны интересовать нас главным образом[186].

Но естественная классификация сама по себе является скрытым суждением. «Если кто-нибудь скажет, что можно, если угодно, предпочесть комедию Реньяра комедии Мольера, то это будет равносильно заявлению, что бессмысленно помещать одно живое существо выше или ниже другого в скале живых существ, и, вместе с основою объективной критики, будет таким образом ниспровергнута и основа естественной истории. В самом деле, один вид литературных произведений не выше другого; а в одном и том же виде – драме, оде или романе, произведение бывает более или менее совершенным по мотивам, аналогичным тем, по которым в иерархии организмов позвоночные стоят выше слизняков, например, а среди позвоночных – кошка или собака выше утконоса».

Таково правильное понимание «относительности познания». Во всякой вещи законы – лишь отношения; отрицать закономерность в эстетике – значит отрицать закономерность во всем и по тем же мотивам. «Отрицать возможность объективной критики – это значит отрицать возможность всякой науки. Если нет объективной критики, то равным образом нет объективной естественной истории, химии, физики»[187].

Нельзя желать лучшей формулы для характеристики состояния современной науки и эстетики.

Один существенный пункт остается общим в методе Тэна и Брюнетьера: это переход от абсолютной к относительной концепции догматизма или науки об искусстве. Для этих критиков эстетическое суждение состоит не в том, чтобы устанавливать отношение между данным произведением и «абсолютным, расплывчатым и благосклонным» идеалом; оно состоит в установлении отношений, существующих международным произведением искусства и другими произведениями или фактами прошлого и настоящего сознания (эстетического сознания). В каждой области эволюция открывает нам иногда свою исходную точку, но конечную – никогда; она нас привязывает к земле более, чем к небу, к которому – как нравится нам думать – она стремится. И всякий эволюционный метод допускает отношения между данными фактами, но отнюдь не отношения между фактами и абсолютом – это было бы противоречием в терминах, потому что абсолют не может войти в отношения с чем бы то ни было, не перестав быть абсолютом.

Исходя из вполне научной концепции исторического метода, который, начиная с Лагарпа, впервые пытавшегося следовать ему, и кончая Сент-Бёвом, был не чем иным, как описанием, Брюнетьер, подобно Тэну, всегда стремился к тому, чтобы непосредственно извлечь из него суждения ценности. Но он значительно отличается от своего учителя тем, что, в противоположность Тэну, принцип оценочных суждений он понимает как неизбежно всецело внутренний и специфический, подобно самой эволюции искусства; и если, как мы увидим, Брюнетьер и судит весьма часто на основании внешних, анэстетических мотивов, во имя морали или общественной пользы, то происходит это в силу уклонения от имманентной логики его собственного метода.

Эта замечательная концепция, таким образом, не свободна от ошибок: ей свойственны все ошибки, типичные для боевого, деспотического и непримиримого характера ее автора. Эти ошибки придают концепции Брюнетьера тот отталкивающий и педантический характер и тот оттенок архаической суровой непреклонности, который оттолкнул от нее не одного читателя.