Введение в эстетику

Его психологическая концепция вносит в эстетическое суждение чрезмерное разделение между способностью понимания или суждения и способностью чувствовать или испытывать удовольствие: это дуализм эмоциональной сферы и мышления, отживший свой век. Тэн лучше понимал, что каждая из этих способностей проникает другую и является, так сказать, лишь необходимым фазисом, что не мешает, однако, устанавливать между ними какие угодно различия в степени; таким образом, их дуализм, будучи более относительным, продолжает быть не менее реальным.

Его социологическая концепция коллективной эволюции искусства остается на полдороге, ибо над вечным изменением искусства тяготеют абсолютные и непреложные принципы суждения о нем. Исходя из этого соображения, надо было бы признать, что формы искусства находятся в постоянной эволюции, тогда как критика их остается непреложной. Эпос или трагедия – уже отошедшие в прошлое виды литературных произведений, но ценность их и была, и есть и будет всегда одинаковой. Тэн лучше Брюнетьера понимал, что самая эта ценность меняется вместе со средой, которая ее устанавливает; а если хотят восстановить ценность, которую можно назвать наиболее истинной, т. е. ценность произведения для его автора и современников, то необходимо с большим напряжением мысли реконструировать среду, возвратить в нее произведение искусства. Все другие ценности, приписываемые нами произведению, взятому абсолютно, носят тем более индивидуальный и поистине импрессионистский характер, чем более они претендуют на абсолютность, т. е. чем более он отвлечены от всех конкретных условий своего существования. Читая Брюнетьера, наоборот, убеждаешься в том, что принципы искусства меняются с каждым поколением, но что в мировой эволюции лишь принципы вкуса (хорошего вкуса, абсолютного вкуса) никогда не меняется.

Но так как нормативная критика, правильно понятая, представляет собою лишь обозначение и оправдание ценностей и так как единственным эстетическим фактом, единственным экспериментальным данным, с которым она должна считаться, является именно художественная ценность, неотделимая от идеи самого искусства, взятой в ее целом, то не совсем ясно, почему один из этих фактов не меняется на том же основании, что и другой.

Таким образом, догматизм Брюнетьера лишь наполовину относителен: он относителен, поскольку речь идет о формах искусства, и утрачивает характер относительности, когда речь идет о принципах критики. Несомненно, существуют постоянные элементы и основные факты, общие всем фазисам эволюции, и их надо отмечать, как всякие другие факты. Но таких фактов в искусстве не более и не менее, чем и в критике искусства.

Этот догматизм недостаточно относителен и по своей концепции науки. Брюнетьер принципиально рассматривает виды литературных произведений по образцу естествоиспытателей, для которых известный животный или растительный вид является продуктом весьма сложного переплетения законов; и если законы эти не сочетаются друг с другом, то и вид этот не возникает или же – если он уже существовал – погибает. Но когда читаешь Брюнетьера, часто кажется, что имеешь дело со схоластическими сущностями, овеществленными идеями, долженствующими объяснять и порождать конкретные явления, вместо того чтобы извлекаться из них; но подобное учение вернуло бы нас назад к старинной концепции науки, вместо того чтобы идти вперед по течению, но о возвращении на пять или шесть веков назад не может быть и речи.

Итак, ни как психолог, ни как социолог, ни как логик и ученый Брюнетьер не безупречен. И происходит это главным образом оттого, что его слишком самостоятельная личность заставляет его с большой легкостью изменять – несравненно более из-за полемических соображений, чем в силу системы, – его истинным релятивистическим принципам: для некоторых характеров трудно, осуждая противника, осудить его «относительно»…

Но он открыл плодотворный путь; и именно благодаря ему будущая критика окажется в состоянии быть более последовательной в своей системе, чем Брюнетьер.

Величайшая заслуга Брюнетьера заключается прежде всего в том, что он гораздо чаще Тэна опирается на очень точные факты, на весьма основательную эрудицию и лишь редко прибегает к «воздушным», или, так сказать, заоблачным, построениям, которые периодически преподносят нам столь многие эстетики. Затем, заслуга Брюнетьера заключается также в ясном признании социального характера эстетических фактов, ибо виды литературных произведений и «техника» представляют собою коллективную реальность, законы и внутренняя эволюция которой далеко превосходят силы индивидуумов, служащих при этом лишь необходимыми факторами. В особенности же заслуга его велика тем, что он точно определил свои догматические предписания – не как сравнение фактов с абсолютом, но как сравнение фактов друг с другом, т. е. как сравнение данного произведения искусства с другими, прежними или настоящими, художественными произведениями.