Введение в философию желания

Однако следует признать, что «категорическое» противопоставление желания соблазну Бодрийяру не вполне удается. Он противопоставляет соблазн желанию, при этом сплошь и рядом соблазн у него желает и желает по-разному. Философ пытается показать историю соблазна описанием соблазна «горячего» и соблазна «холодного» или даже «мягкого». В одном месте он говорит о вечности соблазна, в другом – о том, что соблазн исчез. Бодрийяр не различает исполнение и удовлетворение, природу как целостность и природу как нетронутость, свободу как цель и свободу как причину, культуру и цивилизацию. На всем протяжении своей работы Бодрийяр постоянно противоречит сам себе. Бодрийяр тщетно пытается вслед за субстанциализацией желания представить в качестве субстанции соблазн, при этом соблазн, который немыслим без Другого, вне отношения, превращается в какой-то момент в явную и конкретную потребность, а «этическое» желание на фоне непристойного и неугомонного соблазна становится олицетворением меры и эстетического вкуса. Думаю, что главной причиной отсутствия должной последовательности и системности в рассуждениях французского философа является, на мой взгляд, не различение им желания и потребности. Выдвигаемые Бодрийяром положения были бы более убедительными, если бы он, как минимум, различил желание-соблазн и желание-производство, и, как максимум, ввел наряду с желанием и соблазном третье понятие – понятие потребности. Есть потребность с ее нуждой и нехваткой, с ее вечной заботой производить впрок, с ее неотвратимой реальностью и использованием других в качестве средства, и есть желание, главным отличием которого от потребности является соблазн. При этом желание больше соблазна и не может быть к нему сведено.

Итак, субъекта нет, он разрушен, вместо него у Бодрийяра действуют никак не связанные с волей и личностью субъекта, но при этом парадоксальным образом персонифицированные и наделенные собственными характерами загадочные сущности – желание и соблазн. Желание выражает волю жизни, рода, социума. Соблазн вообще не имеет никаких «корней» и существует на самом деле лишь за счет капризного и дерзкого отрицания закона и порядка. Он – ничто, пытающееся стать нечто. Работа словно нарочно соткана из противоречий, которые, кстати, Бодрийяр приписывает отношению отвергаемого им желания. Философ ищет подлинной непринужденности, но отрицает естественность, он путает искусственность и искусность, он ищет того, во что можно было бы верить, не понимая, что причина зыбкости и обманчивости мира не в мире, но в воспринимающем его субъекте, точнее в отсутствии этого субъекта, в отсутствии в нем стержня и ответственности, любви к труду по собиранию себя. Ища чистоты и подлинности, Бодрийяр утрачивает того, кто только и мог бы своей целостностью и гармонией отразить или сотворить чистое и подлинное, – субъекта, личность.

Следовало бы говорить не о «горячем» и «холодном» соблазне, но о разных типах желания (или о разных субъектах желания – индивидуальности и личности). Соблазн действительно сопровождает или может быть даже порождает желание. Здесь не требуется выяснять, что первично, важнее заметить отличие между возвышающим соблазном, соблазном творчества, искушающим созидать, и соблазном разрушения. Можно даже, сохранив бодрийяровское понимание соблазна, говорить о различии между «индивидуальным» желанием, всегда подчиненным соблазну, и «личным» желанием, поставившим соблазн себе на службу. В любом случае, как я уже говорила, не обойтись без различения желания и потребности, а также без учета существования функционально различных желаний.

«Машина желания» (Делез и Гваттари)

По мысли Лакана, определяющим в структуре истинного желания является ориентация на нужду Другого: субъект такого желания сам стремится стать объектом, которого не достает партнерам по социальной коммуникации. Делез и Гваттари также «теряют» субъекта и субъективность в своей концепции желания.