Читаем Введение в философию желания полностью

Жиль Делез и Феликс Гваттари понимают желание как активность, сообщающую всему исключительность, как процесс производства эффектов, реальность, а не знак реальности, как то, что упорядочивает и организует тела. Желание есть скорее не следование дорогами власти, не подчинение все универсализующим законам, а то, что экспериментирует с казусом и моментальностью. Желанию, говоря кратко, удается скрыться от закона как символа социальной власти. У Делеза и Гваттари желание предстает продуктивным, а не негативным и отрицающим, нужда при этом просто выводится из желания как индикатор его утраты, утраты способности желания «производить» в поле реальности, что, означает, по мысли авторов Капитализма, «утрату объективного бытия человека»[81]. Нехватка при этом мыслится не как что-то изначально присущее природе человека; напротив, нужды и потребности есть планируемый результат социального воздействия. Рыночная экономика в лице господствующего («доминирующего») класса «специально организует потребности и запросы в существующем изобилии продукции» (Ibid, р. 28–35). Власть рынка действительно велика, коль скоро она в состоянии разрушить производство в самом желании, разрушить желание как производство, замолчать продуктивный синтез желания перед лицом великого страха (также специально организованного) перед возможностью оставить нереализованной хотя бы одну из потребностей. Нехватка поэтому есть следствие отделения процесса производства продукции от самого продукта, помещение реального объекта за границей желания как производства и сведение желания к производству одних лишь фантазий (Ibid, р. 33).

Подобно Ницше, Делез и Гваттари признают, что продукты желания могут быть опасны. Анализ феномена желания, ищущего саморепрессии – одна из целей их «шизоанализа». Нельзя не заметить структурное сходство между их желанием, «желающим быть репрессированным» и открытием в Генеалогии морали «воли к Ничто», как способа спасти самое эту волю. Желание продуктивно, оно должно производить и оно будет производить. Если общество не допускает продуктивное желание в нерепрессированных формах, тогда оно будет производить в любых возможных формах. Исходя из этого, желание должно анализироваться в рамках тех социальных структур, в которых оно разворачивает свое производство. Поэтому не может быть универсальных суждений, относящихся к желанию, нет и не может быть универсальной этики желания. Но прежде всего, по мнению Гваттари и Делеза, следует отказаться от «репрессивных гипотез» (выражение Фуко). Одним из наиболее привилегированных мифов, который должен быть разоблачен, или «репрессивной гипотезой», от которой следует избавляться, является представление желания как нужды.

Анализ работ Гваттари и Делеза позволяет говорить о том, что желание определяется ими как избыток бытия, в котором нет места ни субъекту, ни тем более личности. Этот избыток подобен раковой опухоли. Бессмысленная и бесцельная работа машины желания никому не может принести радости. Замена «нужды» на «избыток» в концепции желания вовсе не помогает нам в открытии его тайны. К желанию, как к достоянию личности и духа, не приложимы понятия «недостаток» или «избыток», «много» или «мало». В действительности, «избыток» бытия субъекта желания в концепции Гваттари и Делеза ничем не отличается от «нужды» и «недостатка» субъекта бытия в концепции Фрейда, если мы вооружимся критерием действительной свободы субъекта желания.

Желание – личностная активность

Конфликт желаний (Августин)

К. Ясперс в работе «Великие философы» отмечает, что критический момент снятия противоречия между несовместимыми желаниями определяется Августином не как «пробуждение», не как «блаженное преобразование в духовном мире», но как «уникальное и чрезвычайное происшествие, по сути своей отличное от всего: осознание непосредственного прикосновения Самого Бога, в результате которого человек преображается даже в телесности своей, в бытии своем, в целях своих…»[82] (Очень важно обратить внимание на то, что в таком понимании момента снятия противоречия Августину удается сохранить смысл «этотности» в определении желания, не растворить «индивидуальное» в «универсальном» и «всеобщем».)

Августин различает удовольствие и блаженство. Блаженство заключается в страстном влечении к Богу, однако блаженство это принадлежит лишь будущему; есть только одна дорога к нему, и этот путь – Христос. Вера здесь стимулирует и подвигает понимание. Вера означает cogitare cum assensione («мыслить с одобрением»).

Перейти на страницу:

Похожие книги

Homo ludens
Homo ludens

Сборник посвящен Зиновию Паперному (1919–1996), известному литературоведу, автору популярных книг о В. Маяковском, А. Чехове, М. Светлове. Литературной Москве 1950-70-х годов он был известен скорее как автор пародий, сатирических стихов и песен, распространяемых в самиздате. Уникальное чувство юмора делало Паперного желанным гостем дружеских застолий, где его точные и язвительные остроты создавали атмосферу свободомыслия. Это же чувство юмора в конце концов привело к конфликту с властью, он был исключен из партии, и ему грозило увольнение с работы, к счастью, не состоявшееся – эта история подробно рассказана в комментариях его сына. В книгу включены воспоминания о Зиновии Паперном, его собственные мемуары и пародии, а также его послания и посвящения друзьям. Среди героев книги, друзей и знакомых З. Паперного, – И. Андроников, К. Чуковский, С. Маршак, Ю. Любимов, Л. Утесов, А. Райкин и многие другие.

Зиновий Самойлович Паперный , Йохан Хейзинга , Коллектив авторов , пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ пїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅпїЅ

Биографии и Мемуары / Культурология / Философия / Образование и наука / Документальное
Иисус Неизвестный
Иисус Неизвестный

Дмитрий Мережковский вошел в литературу как поэт и переводчик, пробовал себя как критик и драматург, огромную популярность снискали его трилогия «Христос и Антихрист», исследования «Лев Толстой и Достоевский» и «Гоголь и черт» (1906). Но всю жизнь он находился в поисках той окончательной формы, в которую можно было бы облечь собственные философские идеи. Мережковский был убежден, что Евангелие не было правильно прочитано и Иисус не был понят, что за Ветхим и Новым Заветом человечество ждет Третий Завет, Царство Духа. Он искал в мировой и русской истории, творчестве русских писателей подтверждение тому, что это новое Царство грядет, что будущее подает нынешнему свои знаки о будущем Конце и преображении. И если взглянуть на творческий путь писателя, видно, что он весь устремлен к книге «Иисус Неизвестный», должен был ею завершиться, стать той вершиной, к которой он шел долго и упорно.

Дмитрий Сергеевич Мережковский

Философия / Религия, религиозная литература / Религия / Эзотерика / Образование и наука