Выбор

– Нет… – он снова дёрнулся от удара, – Я её не знаю…

– А комиссар ты? – свист плети, удар, крик, – И руководитель тоже ты? И кем же ты руководил?

Девушка окончательно пришла в себя, застонала. Посмотрела на своих мучителей, потом повернула голову на звуки ударов и криков Виктора.

– Ну, говори! – требовал Соликовский, а плеть подкрепляла его слова жалящими тело ударами, – Кто комиссар? Говори, или порвём сучку на части.

– Я комиссар… – повторил он, понимая, что после его ответа они сделают с ней что-то особенно страшное… И не ошибся.

Соликовский кивнул подручному. Тот вышел, вернулся с большим ножом, сгрёб рукой левую грудь девушки, начал медленно и очень старательно отрезать ее… Едва нож коснулся её, она закричала и этот крик не смолкал всё время, пока он её резал. Кровь текла ручьём, заливая всё вокруг, что ещё не было красным. Полицай бросил кусок отрезанной плоти на пол, чуть отошел, посмотрел на результат. Потом шагнул назад, взял пальцами сосок правой груди девушки и одним резким движением ножа отрезал его.

– Так красивше, – пояснил он на удивлённый взгляд начальника.

– Ну, да, – засмеялся тот, – Осталось ещё прижечь, чтоб не сдохла раньше времени.

Подручный был пьян и выполнил распоряжение руководства немедленно и буквально. Налил в стакан самогон, плеснул на рану, полил другую грудь. Девушка хрипела, крика уже не было, а он достал из печи угли и сунул их в рану…

Комиссар прошипел какое-то ругательство, едва слышное за её диким воплем. Они бросили искалеченную девушку и опять били его втроём, пока он не отключился. И после этого какое-то время продолжали хлестать Виктора плетьми, но безвольно дёргавшееся под ударами молчаливое тело бить было не интересно. На него выплеснули ведро воды. Это не помогло и Соликовский, наконец, приказал оттащить чуть живого Виктора в камеру.

Его сняли с крюка, один из подручных взялся за верёвку, стягивающую ноги и потащил волоком в камеру. Очнулся он всё так же связанным. Верёвки никто не потрудился снять. Спасло то, что руки были скручены спереди. Виктор пытался развязать сильно затянутые узлы, когда дверь камеры открылась. Он невольно сжался, думая, что это новая пытка, но ошибся. Полицай принёс передачу. Это было и смешно, и горько. Над ним издевались, били до потери сознания, калечили, совершенно не кормили, но передачи принимали.

– Давай шустрее, там посуду ждут, – полицай поставил передачу на пол.

– Развяжи… – он протянул ему связанные руки, не узнав собственный охрипший от криков голос.

Полицай освободил ему руки, потом наклонился и, на удивление, развязал ноги. Поставил рядом с ним узелок и ушёл.

Есть совершенно не хотелось, но он заставил себя. Понимая, что дальше ничего хорошего его не ждёт и выйти отсюда не получится совершенно, Виктор нащупал в небольшом углублении у стены клочок газеты и маленький Ванин карандашик. Пока ещё слушалась рука, он написал записку матери, попытался хоть как-то попрощаться, сказать, что очень их любит. Родителей, сестру, братьев и её… Аню…

Там, в пыточной, когда твари мучили перед ним девушку в первый раз и он, не выдержав, признался, что комиссар, он испугался. Да, на столе была распята не его Аня, но… что если она не ушла, если осталась, несмотря на его просьбу? Если так, то в следующий раз ему, возможно, придётся смотреть, как насилуют и издеваются над его любимой… Сможет ли он молча смотреть, как твари будут терзать его Аню?.. выдержит ли?.. Да… сначала он испугался. А потом, когда встретился взглядом с полными боли глазами девушки, когда услышал её тихое «Не смей!..» Виктор понял, что даже если на её месте окажется его Аня, он сможет, выдержит. Ведь глаза любимой кричали бы ему то же самое: «Не смей!»

Полицай вернулся, забрал посуду, оставил ему небольшой кувшин с водой и вышел, унося его последнее «Люблю» дорогим ему людям. Виктор медленно, упираясь в стену и тихо постанывая, поднялся. Так же медленно натянул штаны. Пытаться промыть раны не имело смысла, их было слишком много. Он попил, удивляясь полицаю, который дважды пожалел пленника. В первый раз, когда развязал верёвки и второй, когда принёс ему воды. Снова лёг, стараясь притулить избитое тело так, чтобы было менее больно. Прикрыл глаза, попытался хоть немного отдохнуть, насколько это было возможно под не смолкающие крики тех, кого продолжали мучить полицаи и собственные стоны от саднящей боли, казалось пронизывающей каждую клеточку его тела.

– Странный полицай, – мальчик задумчиво смотрел, как Виктор пытается пристроить на полу искалеченное тело, – Они все, словно ненавидят его. И девушек тоже. Ненавидят и боятся, поэтому придумывают для него пытки одну страшнее другой…а этот наоборот. Развязал его и воды принёс. Странный.

– Да, ты прав, Светозар, – ответил старейшина, – Они действительно его боятся и ненавидят. Он сильнее них. Сильнее морально. Для таких, как Соликовский и компания, Виктор недосягаем. Они могут бить его, издеваться и мучить, могут убить, но победить нет. Они не понимают почему и от этого ненависть и страх становятся только сильнее, – Светослав вздохнул.