Выбор воды

Через полчаса идти в темноте по прозрачному снегу, ориентируясь на электричество в окнах нашего класса. Эти десять минут среди снега я существовала между светом окон нашей квартиры и светом в школьных окнах. Светало только в начале второго урока, в конце которого учитель выключал в классе гудящие прямоугольные лампы. Тогда я поняла разницу между светом электрическим и светом за окном, заходившим в класс без предупреждения: уличный свет был неизбежен. Можно закрыть о́кна шторами – но он не перестанет, как электрический, замолкающий от выключателя. К концу третьего урока я уже не слушала учителя, а целиком принадлежала летевшему в окно свету. То, что попадало в него, становилось прозрачным. И сваи строящегося у школы бассейна, и этажи соседней школы, и гигантские фонари стадиона. В моей памяти они по-прежнему стояли на своих местах – свет же испарял их, возвращая на место лишь к вечеру, когда я смотрела на них с балкона с противоположной стороны. Школа, стройка бассейна и стадион стояли как ни в чём не бывало, кристаллизовавшись из утекавшего света. Где они были днём – я не знаю, но вот, вернулись. Свет забирает, но потом всё возвращает.

Иду по равнине, не оглядываюсь. Шаги за спиной идут как дождь – одного шага от другого не отличить. Стоит только остановиться, как за спиной всё стихает. Но я смотрю вперёд, смотрю на равнину, зная, что, пока я не оглянусь, ничего не произойдёт. Всё происходит только там, куда я смотрю. Зелёные ерши полей, шершавые обочины, спетые голоса деревьев. Если я хочу увидеть что-то другое – нужно лишь на это посмотреть. Оно сбывается в ту же минуту – и не проходит, пока я не перестаю его разглядывать.

Теперь я поняла, почему дед подолгу пропадал на равнине. Он всегда возвращался оттуда с другими глазами – видевшими то, чего видеть были не должны. Я спрашивала его об этом, но он молчал. Голос сбивался, и дед сразу уходил в свою комнату, захватив прадедову фляжку. Проспав несколько дней, он собирался на работу, съев тарелку супа. Сколько я ни спрашивала, что́ увидел на равнине дед, когда обернулся, он только повторял: не оглядывайся.

Не оглядываюсь, но шаги всё ближе. Лёгкие и громкие, они то затихают, то звенят галькой, то тормошат во́лны, хотя реки в этой части равнины нет. Как нет в этих шагах и никакой логики, смелости или усталости. Происходящее за спиной уже не сжимает живот и не сбивает дыхание.

Зная, что равнина никогда не кончится, я иду медленно, не беспокоясь, куда сворачивать, если снова появится холм. Все холмы рано или поздно выводят на равнину. Если смотришь на место с вершины – понимаешь, как в него вернуться. Гора рожает человека на равнину, и если ему вдруг хочется опять забраться в утробу, выкатывает его на плоскость, где он может расправиться и снова пойти. Направление не меняю, меняю только темп и иду быстрее.

Кто-то трогает моё правое плечо. Машинально отмахнувшись, я почти оборачиваюсь, но дед говорил: не оглядывайся. Смотреть вперёд, принадлежать только равнине, идти быстрее. Быстрее. Ещё быстрее. Плечо снова трогают – и я вздрагиваю, не зная, смогу ли сопротивляться дальше. Смотреть на равнину, дышать глубоко. Глубже. Ещё глубже. Но когда плеча касаются третий раз, я оборачиваюсь.

Он молчит и не щурится, хотя свет падает на лицо. В его глазах нет вопроса или просьбы заговорить – только отражение меня и равнины. Единственное, чего он ждал с тех пор, как родился, – чтобы я оглянулась. Теперь, когда я смотрю на него, мальчик крупно глядит в ответ. Это он шелестел галькой и волнами за спиной. Это он играл светом, направляя его то на равнину, то на мою шею, отчего в горле было горячо. Это он не ответил бы ни слова, задай я ему хоть один вопрос. Убедившись во мне, мальчик идёт по равнине в обратную сторону, зная, что я буду смотреть на него часами, пока он не исчезнет на горизонте.

Дед говорил: не оглядывайся.

Озеро Бохинь Словения, сентябрь 2018

От Уканца до моста у Рибчевого Лаза, около которого я начинала поход вокруг озера, – больше часа. Вдоль реки можно идти долго – она не кончается, озеро же закручивает в барабане стиральной машины, но та не отстирывает, а лишь добавляет всё больше въевшихся пятен.

– Ты хоть в курсе, что твой двоюродный брат женится? – звонит мама. – Не думала, что он вообще когда-то женится.

– Почему? Рома же всегда оставляет телевизор включённым, лишь бы кто-то бубнил рядом.

– Сегодня приходили и опоссум, и скунс, и кролик. Белка появилась, но она ест, только когда никого нет. Пугливая. Ещё птицы прилетают – красивые такие, с хохолком. Красные кардиналы. Тоже жрут. Скунсы, если чуют опасность, задницу выставляют, хвост задирают. Готовятся дать отпор. Сегодня американские ноги не приходили. Корма мало в кормушке осталось. Вечером ещё посмотрю.

– Так когда у Ромы свадьба?