Выборная должность

Ивушкин промолчал, хотя должен был доложить, что команда понята. А вслед за тем все, кто был на аэродроме, увидели в темном небе огненный хвост. Жариков через широкое окно тоже его видел. Ивушкин включил форсаж, чтобы поскорее выжечь топливо, включил форсаж на малой высоте, на круге, чего делать не положено. Впечатление было такое, что самолет загорелся. Удаляясь, он вроде бы терял высоту; казалось, сноп огня вот-вот коснется земли и тогда прогремит взрыв.

Руководитель полетов рявкнул в микрофон:

— Триста четырнадцатый!!!

И больше ничего. Понимать его надо было примерно так: «Что же ты нарушаешь правила, сук-кин кот?!»

Выйдя из будки, Жариков быстрым шагом направился к стартовому командному пункту. Когда проходил мимо собравшихся отдельной кучкой молодых летчиков, слышал их восторженные отзывы по поводу асовского маневра Ивушкина. Просто визжали от зависти. Они только-только прибыли в полк.

Жариков подошел к СКП в тот момент, когда на втором этаже отворилась дверь и по крутой металлической лесенке стал спускаться подполковник Нагорный. С последних четырех ступенек он спрыгнул. Встретились у трапа лицом к лицу.

— Видал, что сейчас Ивушкин отколол? — спросил замполит.

— Ага,— потупился Жариков, готовый взять половину вины на себя за проступок комсомольца Ивушкина.

— Надо сделать выводы.— Замполит рубанул воздух ладонью.— Полковник, правда, никакого взыскания не наложил, это же его любимчик, Ивушкин. А я считаю, на комитет надо пригласить и поговорить как следует. Ты согласен со мной?

— Точно.

— Акцентировать внимание на воспитательной стороне этого дела.

Жариков понимающе кивнул головой.

Оба они, внезапно замолчав, повернулись к посадочной полосе. На бетонку лег яркий, голубоватый луч прожектора, в этом ненатуральном свете пронесся, шурша, истребитель, вспыхнул белым грибом тормозной парашют.

Луч вскоре погас, будто врезался в землю.

Замполит переступил с ноги на ногу, собираясь идти.

— Вы сейчас полетите, Николай Иванович? — спросил Жариков уважительно.

— Да, надо будет слетать,— ответил замполит.

И пошел в темноту.

Ивушкин явился на заседание комсомольского комитета с небольшим опозданием. Тихо постучался в дверь и вошел — высокий, аккуратный в одежде, застенчивый. Таким его привыкли видеть всегда, и трудно было поверить, что этот паренек, похожий на школьника, решился на воздушное лихачество. Однако, значок летчика первого класса на груди…

— Почему опаздываете? — напустился на него Жариков, уже открывший заседание.— Это вам не художественная самодеятельность, а комсомольский комитет полка!

И лейтенант Ивушкин невольно вытянулся, как перед командиром.

— Садитесь,— велел ему Жариков.

Среди членов комитета было только трое офицеров остальные — солдаты и сержанты. Задавали вопросы и высказывали свое мнение офицеры. Обсуждение шло натянуто. Член комитета сержант Ваня Концевой не смел поднять глаз на летчика. Сидел и чертил заскорузлым ногтем по красной скатерти, мечтая лишь о том, чтобы все это разбирательство поскорее кончилось.

Чувствуя, что комитет пасует, Жариков взял слово, заговорил гневно и напористо. В таком разговоре об официальном обращении на «вы» он уже забыл.

— Товарищи, мне кажется, что комсомолец Ивушкин не осознал всю глубину своего проступка. По нем видно. Мы тут обсуждаем вопиющее нарушение инструкции по эксплуатации самолета, а он улыбается. «Рожденный ползать летать не может» — так прикажешь понимать твою ухмылочку?

Ивушкин пожал плечами. Улыбаться перестал.

— Да, среди нас, к сожалению, летчиков нет,— Жариков обвел взглядом членов комитета.— Надо было командира эскадрильи пригласить, не догадался я. Да не в том дело. Летать не летаем, зато понимаем, какой вред нанес ты своим лихачеством делу воспитания молодых летчиков. В ту ночь на старте как раз присутствовали молодые летчики-инженеры, прибывшие к нам из училища всего месяц назад. Можно работать с ними, проводить беседы, направленные на укрепление летной дисциплины, и это даст какой-то результат. Но достаточно одному первоклассному летчику, кого новички боготворят за мастерство, допустить нарушение летной службы, и вся воспитательная работа пойдет насмарку.

Ивушкин давно знал Жарикова, но теперь смотрел на него широко открытыми глазами. Перед ним стоял совсем другой человек. Такой, понимаешь, сознательный, говорить складно научился. Отчитал его, летчика Ивушкина, как маленького, а в ответ крыть нечем. Вслед за Жариковым выступил еще один член комитета. А больше никто руки не поднимал. Молчанка затягивалась.

— Хотелось бы послушать самого товарища Ивушкина,— подсказал Жариков, играя шариковой ручкой.

Пришлось лейтенанту встать и оправдываться. Что ж ответить?

— Тут, конечно, правильно товарищи рассуждали насчет воспитания… — начал он неуверенно.— Я как летчик, подал, может быть, плохой пример молодежи. Но форсаж на круге — это не так страшно. Ведь даже взлетаем с форсажом, когда надо.

— То «когда надо»! — веско вставил Жариков.— Когда воздушная обстановка требует.

И опять подумал о нем Ивушкин: сидит, развалясь, и вопросики подбрасывает, как секретарь райкома, не меньше.