Выборная должность

Ирма не подняла головы, когда вошел муж. Она сидела у стола, штопала Танюшкины чулочки при тусклом огоньке свечи — на ночь электричество в деревне выключали. На худощавые плечи накинут шерстяной платок, концы которого перевязаны через грудь крест-накрест. Прядь волос, позолоченная огнем свечи, повисла, прикрыв наполовину щеку.

— Илукстене!..

Не отозвалась Ирма. С раздражением отбросила его руки, когда он попытался обнять ее.

— Неужели ты не понимаешь простых вещей? Ведь у меня работа такая, что приходится иногда задерживаться по вечерам.

Голова Ирмы еще ниже склонилась над шитьем. Высокий чистый лоб прочертила, вертикальная морщинка — признак непреклонности ее характера.

Дмитрий достал из-за окна кусок колбасы, налил себе чаю.

Ирма оставалась каменно-холодной, не отвечая ни на один из его вопросов. Спать не ложилась. Тогда он махнул рукой и лег сам, сказав напоследок:

— Как хочешь. Я ни в чем перед тобой не виноват.

Но заснуть просто так она ему не позволила.

— Где же это ты шатался до двух часов ночи, по каким делам?

Ага, подала хоть голос.

— Возил самодеятельность в эр-де-ка. Я же тебе докладывал, Илукстене.

— Самодеятельность? Все танцульки?! — Ирма приподнялась, опираясь ладонью о край стола.

«Ей, наверное, плохо. Она больна»,— пронеслось у Дмитрия в голове. Он вскочил с кровати и бросился к жене. Но Ирма остановила его взглядом и жестом:

— Не прикасайся ко мне!

Подробнейшим образом рассказал Дмитрий обо всем, что пришлось ему сегодня делать в райцентре. О том, что девушку проводил домой, правда, умолчал — это не имело, по его мнению, никакого принципиального значения, а жена может невесть о чем подумать.

Выслушав его, Ирма не подобрела.

— С таким «докладом» можешь пойти завтра к своему Нагорному. Знаю я вашу самодеятельность, видела, какие там у вас раскрасавицы. Только и знают, что глаза лупят на чужих мужей.

— Ох, как тяжело с тобой разговаривать, Ирма,— вздохнул Дмитрий.

— Во всем доверилась, дурочка. Бросила работу, прекрасный город, уехала из родительского дома. Любовь? Неправда, ложь! У тебя никогда не было ко мне настоящей любви. Избрали его секретарем, так он свободу почувствовал. Дочь растет, а ему и дела нет. Когда воспитанием дочери займешься?

— Ирма, роднуша, перестань,— попросил он ее искренне.

— Это ты перестань шататься! — крикнула Ирма. И расплакалась.— Уеду. Уедем с Танькой от тебя.

Она была неправа во всем, но Дмитрию стало очень жаль ее. Вот так всегда.

Преодолевая ее слабое сопротивление, посадил к себе на колени, как маленькую. Она затихла в его крепких, теплых объятиях.

VI

На ночных полетах по аэродрому снуют огоньки: медленно, осторожно движутся в темноте трехцветные созвездия рулящих самолетов, вспыхнувшими мотыльками вертятся сигнальные фонарики в руках техников, малиновым светлячком тлеет чья-то сигарета в стороне. Самолеты почти не видны, а ревут они, как разъяренные звери, чей сон внезапно потревожили. Чтобы найти в темноте и беспрерывном движении нужного человека, надо знать, где и чем он может заниматься в данную минуту.

Жариков побыл с часок в зоне заправки, где не столько беседовал с ребятами, сколько помогал им работать, потом заглянул к оружейникам, а под конец полетов, уже чувствительно промерзший, пришел на КП инженера полка. Эту будку, маячившую на почтительном расстоянии от стартового командного пункта, техники почему-то прозвали «серым волком». Может быть, потому, что отсюда время от времени раздавался по трансляции сиплый, вечно простуженный голос, очень строгий по интонации, хотя старший инженер в сущности был добряком. Если какого-нибудь провинившегося техника вызывали в будку, друзья подшучивали над ним: «Сейчас Серый волк проглотит Красную шапочку», зная наперед, что ничего худого не будет.

В будке инженерного КП, куда зашел Жариков, было полно народу. Хозяин куда-то отлучился по делам, и незваные гости чувствовали себя свободно — курили, громко разговаривали, смеялись, поочередно рассказывая разные истории. Жариков обнял теплый электрорадиатор, грея руки. Как раз напротив его лица висел негромко бормотавший радиодинамик, можно было слышать все переговоры руководителя полетов с летчиками, которые теперь в воздухе.

— Триста восемнадцать. Дальний прошел, прошу посадку.

— Разрешаю.

— Триста двадцатый. Форсаж включил, иду на сверхзвук.

— Ваша высота, двадцатый?

— Сто восемьдесят.

— Нормально.

Потом в эфир подал голос триста четырнадцатый. Жариков улыбнулся про себя, зная по номеру, что это был Ивушкин. Когда Ивушкин делал круг над аэродромом перед заходом на посадку, руководитель полетов запросил:

— Остаток топлива, четырнадцатый?

Ивушкин доложил.

— Многовато. Пройдешь два круга.