Вымышленные библиотеки

Канонический Борхес – маститый и величественный, всё более абстрактный. Он ходит, опираясь на трость. Погружается в темноту или же, полностью ослепнув, тревожит нас, подобно Тиресию, своими ироничными видениями. Он пишет рассказы, выдержавшие испытание временем, диктует стихи и читает лекции, переводится и получает премии. Его мир – Буэнос-Айрес: он живет с матерью и их служанкой Эпифанией Уведа де Робледо, бабушкой Фанни Хаслам, известной как «Фанни», гуляет и обедает с Биоем Касаресом, обожает танго, читает и пишет, руководствуясь словом, а не чувством.

Другой Борхес, первый и последний, – страстный и физиологичный. Он пишет письма, стихи и манифесты, он еще не способен думать о книгах. Или он уже написал все книги, которые мог придумать, и теперь размышляет исключительно о своих завершенных творениях. В молодости он путешествует с семьей, в старости – с Марией Кодамой. Он счастлив и не стесняется признаться в удовольствии, полученном от последних поездок, от жизни в конечной точке маршрута – Женеве. Он был счастлив и на Майорке: чем больше вы приближаетесь к старинным городкам Вальдемоссе и Дее, тем отчетливее предстает перед глазами его образ.

Террасы и камни, отвесные стены и измученные стволы оливковых деревьев – всё навевает воспоминания о пейзаже, который Борхес с таким энтузиазмом открыл для себя, проведя отроческие годы в Швейцарии. В 1914 году он стал очевидцем унылой, отливающей серым металлом страны. Однако облик ее стремительно изменила обрушившаяся Первая мировая война, превратив ее в недосягаемый заповедник. Затем он внезапно перенесся из геометрически правильно сконструированного пространства женевских улиц и царящей там обходительности в космополитичный средиземноморский городок, только начинающий открываться для любопытных туристов. А оттуда – к тем земным пейзажам, которые одновременно и очаровали Жорж Санд, и вызвали у нее бурное неприятие. Те же пейзажи, напротив, привели в восторг Грейвса, хранившего строгое молчание на протяжении их встречи с Борхесом и Кодамой, а потом вдруг выкрикнувшего с порога: «Вы должны вернуться! Это рай!»

III

Свет Майорки – причудливый противовес темноте Барселоны, сквозь которую неизбежно приходилось пробираться во времена, когда небо не было усыпано множеством самолетов: «Две недели назад мы покинули Сьюдад-Кондаль, графский город [так в дневниках писатель прозвал Барселону], чтобы провести лето на Балеарских островах», – пишет он в «Лихорадочных письмах» от 12 июня 1919 года. Несомненно, каждый Борхес полон иронии. Два года спустя он будет гораздо более резок и отзовется о Барселоне как о «грязном, прямоугольном городе». В разговоре с близким другом Морисом Абрамовичем он делится, что поездка состоялась из-за эксцентричной идеи его отца. Они встречаются в Пальма-де-Майорке, городе одновременно живописном и однообразном.

Борхес приводит цитату из беседы с незнакомцем – они говорят о Женеве, в которой, по его словам, есть всё: «Город такой чудный, с его озером, Роной и…» Очевидно, он идеализировал жизнь в Швейцарии, по которой теперь так тосковал, а потому повседневная реальность Майорки ему претила. По утрам он ездит на трамвае в Портопи, чтобы искупаться в море, днем берет уроки у священника, вечером читает в Círculo de Extranjeros, кружке для иностранцев (например, Пио Бароха, довольно увлеченно, ибо лишь позднее, в Буэнос-Айресе, решает дистанцироваться от испанской литературы и, наконец, отвергнуть ее).

В наши дни Портопи – это большой торговый центр. Только другая сторона побережья хранит смутное воспоминание о старом порте с его канувшим в Лету рыбацким бытом. Если же вы хотите укрыться от наплыва туристов-зевак, вам следует пройти чуть дальше, в Сес-Ильетес, бывшую закрытую военную зону, по этой самой причине не тронутую толпами приезжих. Вода прозрачная, почти не соленая, нежно-голубого цвета. Тут расположилось несколько особняков, а неподалеку можно лицезреть белоснежный песок прямиком с открытки. Здесь легко можно представить себе и молодого Борхеса, научившегося плавать в реках Паране и Роне под лучами палящего солнца, атлетично изгибающего мышцы в такт каждому взмаху своих рук.

Он постепенно проникся чувством принадлежности к городу и острову, прежде всего благодаря тесному общению и дружбе с больным чахоткой Хакобо Суредой, с которым его объединяла любовь к авангарду и с которым Борхес открыл для себя удовольствия ночной жизни и алкоголя. В 1926 году он писал: «Майорка – это место сродни счастью, где, как не там, быть счастливым, где, как не там, наполняться блаженством. Но я, как и многие жители острова и иностранцы, никогда не обладал тем изобилием счастья, которое необходимо носить внутри, чтобы ощущать себя достойным (а не стыдливым) зрителем столь чистой красоты». На фотографиях той поры он предстает в юношеском облике, в костюме и галстуке, со слегка прилизанными волосами, зачесанными назад.

IV