Вымышленные библиотеки

Я уже давно заглядываюсь на пару томов, которые приметил в одном антикварном магазинчике на Гранд-Рю в Женеве, среди них – первые издания работ ситуационистов, сочинений Керуака и Дебора. На витрине также выставлены книги XVIII и XIX веков. Женский голос вдруг кричит мне из глубины пещеры: «Никаких фотографий!» Извинившись, я интересуюсь у этой пухленькой дамы лет шестидесяти, старательно придерживающей очки, готовые вот-вот соскользнуть с кончика ее носа, правда ли, что сам Борхес покупал здесь книги. В ответ мне раздается строгое «нет». Я ей не верю. Да и она мне не поверила, когда я признался, что впервые слышу о запрете на фотосъемку. Мы квиты.

Час спустя, сойдя с холма, образующего исторический центр Женевы, я наткнулся на огромные шахматные доски в Парке бастионов и снова вспомнил о ней – о нашей ничьей. Видел ли Борхес когда-нибудь эти пешки, коней или двух королей, окруженных шестьюдесятью четырьмя черными и белыми клетками? Знал ли он, что один из его любимых символов – и не простой, а трехмерный – находится в пяти минутах ходьбы от его дома? Свое пристанище писатель, кстати, нашел в пятидесяти метрах от той самой книжной лавки, мемориальная доска не дает нам забыть о сем факте. Таких табличек тут тьма: на них красуются имена героев и знаковые даты событий, связанных с борьбой за гражданские права и свободу вероисповедания, о которых, увы, сегодня мало кто может поведать.

Цитата взята из «Атласа», книги, которую Борхес сочинил вместе с Марией Кодамой, своеобразного завещания, написанного в четыре руки: «Из всех городов мира, – гласит надпись, – Женева кажется мне единственным местом, в высшей степени располагающим душу к счастью». Эта цитата напоминает посвящение «Городскому глашатаю Бланеса» Роберто Боланьо, публичного выступления, фразы из которого появляются в разных уголках курортного каталонского городка как дань памяти чилийскому поэту и прозаику. Очевидно, великие высказывания порой приходится искать в малозначимых текстах, в сносках к истинно выдающимся сочинениям.

Будучи подростком, Борхес познакомился с классикой французской литературы, работами Гюго, Бодлера и Флобера, благодаря передвижной городской библиотеке. К творчеству Рембо его приобщил Морис Абрамович.

Семья Борхеса проживала на Рю-Маланью (Маркос-Рикардо Барнатан пишет в книге «Борхес: Полная биография», что теперь эта улица носит имя прославленного швейцарского художника Фердинанда Ходлера) в доме № 17, «в квартире на втором этаже с четырьмя окнами, выходящими на шумную сторону улицы, с 24 апреля 1914 года по 6 июня 1918 года». Как раз в этот период Борхес посещал Коллеж Кальвин. Хотя главным предметом в школе была латынь, практически всё обучение велось на французском.

Родители писателя перебрались в Швейцарию после того, как у отца семейства обнаружились первые симптомы слепоты, вынудившей его выйти на пенсию, что тем самым предвосхитило и слепоту Борхеса-младшего (по наследству порой передаются не только фамилии, но и судьбы). Любопытно, что, несмотря на войну, в 1915 году Борхесы пересекли Альпы и посетили Верону и Венецию.

Он вспоминает об этом факте в «Автобиографическом очерке», на страницах которого дружбе отведена главная роль: «Мои лучшие друзья были еврейско-польского происхождения: Симон Йихлинский и Морис Абрамович. Один стал адвокатом, другой – врачом. Я научил их играть в карты, но мои товарищи освоили игру так здорово и быстро, что оставили меня без гроша в кармане после первой же партии».

Меня глубоко заинтриговало это путешествие в разгар Первой мировой войны – внезапный побег из обыденности. Однако мне никак не удавалось найти достоверных сведений о краткосрочном бегстве в Италию, сколько бы мемуаров и биографических источников я ни прошерстил. А вот такой занятный факт, что сестра Борхеса Нора вдруг начала видеть сны на французском, не остался не замеченным биографами литератора.

V

«Мы уехали на Майорку, поскольку там было красиво, дешево, да и помимо нас почти не было туристов, – рассказывает Борхес. – Мы прожили там почти год, в Пальме и в Вальдемоссе, деревушке, расположившейся на вершине холма». Он брал уроки латыни у местного священника, который никогда не испытывал желания почитать романы. В это самое время отец писателя работал над «Вождем», достойным художественным произведением, отражающим одержимость латиноамериканской литературы фигурой авторитарного лидера, воплощением, эмблемой власти. Эти мотивы прослеживаются в «Факундо» Доминго Фаустино Сармьенто, «Празднике козла» Марио Варгаса Льосы, «Педро Парамо» Хуана Рульфо и многих других произведениях. Борхес-старший напечатал на острове пятьсот экземпляров романа и впоследствии перевез их на корабле в родной Буэнос-Айрес. Однажды, перед смертью, он попросил сына когда-нибудь переписать его творение – убрать чересчур заумные формулировки. Но Борхес так никогда и не выполнил просьбу отца.