Высматриватель

Он остановился и смотрел через бордовые бутылки фонарей, земляные дымящие боги-лучи, и какие-нибудь нарядные животные головы, оставленные без присмотра на час, но забытые навсегда. Где-то в стороне опухал храм, и никто не мог снять эту опухоль. Религию унесли реставрировать, но притчи остались – без дома, и теперь они ходили неприкаянные, думая, куда бы приткнуться, и всё им было некуда, даже в чудеса не принимали, хотя они и надувались везде, эти чудеса. И Гюн, как малый волшебный ёж, тыкался смыслом жизни в мимо проходящих людей, как бы указывая, как бы разоблачая эти шары чудес, но мало кто замечал. Некоторые тыкались ответно, и сразу же проявлялось телесное – то, как оно торчало, и некоторые специально выпячивали – группа вождей, нападающих на мирную жизнь…

Гюн натыкался на маленькие цивилизации идей, заброшенные среди людей, искал этих людей, но сзади уже нависло намерение. Он обернулся и услышал это: стоп! и ваши глаза арестованы. Нужно было объяснить отсутствие специального значка, маркирующего мыслителя, и Гюн начал объяснять:

– Видите ли, я теперь не высматриватель. Вот почему я не высматриваю, а просто смотрю. Я пытаюсь дойти до предела, выяснить, как до него доходить. Мне надо увидеть предел. Люди – чего они хотят? Счастья они хотят, а только начинают жить счастливыми, сразу же появляется моль. Моль – это ошибка, счастье – это ошибка, набита здоровенная аксиомина… Кто-то научился изнашивать себя, но не со стороны суеты, а со стороны воли. Именно это я и хочу рассмотреть, именно туда я и иду – к человеческому пределу.

Так он говорил, и стражи крутили у виска, выводили на оживленную улицу, где нужно было продолжать крутить, и он крутил, как в качестве малого наказания – это не унижало его, но казалось полезным – любые уроки. Он крутил у виска, и вскоре на палец намоталось огромное количество шума, и Гюн стал отряхивать его, но шорохи только нарастали, и толстая плёнка обволакивала каждый его шаг, он шёл как в тумане, шатался и натыкался на прохожих. Что это за туман? – Да вроде бы обычная видимость.

Видимость – это то, что останавливало его мысли. Гюну хотелось чёткости. Он вспомнил, что где-то в городах остались такие места, где можно было получить тишину, и он достал свою листовку о вечности, тщательно изучил, и вскоре обнаружились эти точные адреса: первое располагалось совсем поблизости, и он сразу же пошёл туда. Вежливый радушный человек вёл его послушными коридорами, и вскоре они дошли – тёмная пустая комната, и только устланное место в углу, на котором предполагалось сидеть. Проводник что-то дал гостю в руки, откланялся и закрыл за собой дверь.

Самое начало тишины. Там, в свёртке, маленькая коробочка, в ней – врастающие затычки для ушей из мягкой губки, пожирающей шум, это называется шаша. Главный поставщик тишины – сам человек, но что-то должно помогать. Для этого и придуманы шаши. Как люди живут перебежками из тишины в тишину, в автомобилях четыре слоя стекла, разговоры, отряды зазывал, хлопающие двери, смех, плач, шуршание радио. Нельзя сохраниться непричастным: только создавая шум, ты остаёшься заметен… Гюн отложил полученную шашу и вынул из кармана свою – ту, что набрал на берегу.

Он сидел на собственном месте, в собственной жизни и слушал, как молчат города и страны, как шевелится время – без звука, как не кричат новости, не шипят трубы, не падают птицы с крыш, не гудит стена. Многие только тут впервые могли услышать, как не гудит стена. Люди заправили шумами всё, что имели, и теперь от них было не убежать – разве что здесь. И Гюну это, кажется, удалось. Он слышал, как делятся его клетки, как живут его органы, как мыслит его мозг. И он думал: что может соответствовать взгляду? Что может углублять его, что может концентрировать, есть ли соответствующий предмет – предмет или предмет разговора? Фотографы обычны, он не о том говорит.

Как понять, чем измеряется сила – мощностью сознания или густотой происшествий, может быть, количеством вещей? Пальцами ощупывают, пальпация, и снова говорящие рты: брдрбркрмем, господи, почему это называется человек? Мудрые костры окупаемости: если что-то не окупается, пусть оно горит! Сошествие в ад рационализма. Резвая продажа вещей – обучение шоку, внезапность изо дня в день, и потом попробуйте ввернуть в меня серое небо… Материя – движение, обратное жизни. К некоторым вещам пристроены пространства жизненной силы, сложные ритуалы хотения и покупки вещей; анаболические миры – наращивание телесного.