Высматриватель

Мужчина ушёл далеко вперед, а Дариус продолжал прогуливаться, рассматривая улицы, наблюдая за яркой драматургией человеческой жизни. В маленьких кофейных домах люди варились, рубили топором большие куски удовольствий и закладывали их в себя, как дрова. Другие закладывали проблемы, сидели в распятых креслах, где кожа гвоздями с различных сторон, плели терновые пальцы и клали на головы, плакали на свои несчастья, как плакали на тоску. Дариус продолжал идти, и это были новые места. Там в центре стояло здание, обросшее криком, и иногда люди останавливались, слушали какие-то голоса, и можно было потрогать – звук вился вдоль стен, как загадочное растение, и кто-то приносил звуковой горшок, брал немного ростков и утаскивал к себе на окно, чтобы стояло красиво и для души, эти растительные эмоции, говорильное дерево.

И Дариус прислонил себя к стене: как звуковой ящик города, и некий гул – это гудела пустота. Также и в людях иногда была какая-то шаткость, раздуваемая временем, время раздутой пустоты. Вот ибога: она ведь не была пустой, пыталась размышлять, проваливаясь в немыслимую искаженность сути, но как будто теряла координаты, откуда появляется мысль. Споры пустоты страшны, особенно когда они проросли. И он никогда бы не смог предположить, что будет сам у себя клиент, но теперь он был клиент – смотрел на ситуацию с различных сторон, и ничего не получалось придумать; только одна хорошая новость – ибогу удалось забрать из этого домика, и теперь они снова жили вдвоём в его маленькой комнате, но она продолжала не думать себя сама.

Дариус походил по бульвару и вспомнил, что там неподалёку было место, которое он давно хотел посетить. Это место, куда приводили в пример, и он тоже хотел бы привести – историю свою показать, найти свежие мысли. Он пошёл туда и сразу же попал на прибытие: привели новых людей, таких, что называли состоявшимися. Состоявшийся человек шёл, и все видели, какой он состоявшийся, и разные подтверждения: смотрите, насколько они завершены, какие они чёткие, цельные, как высеченные из самих себя, исторические примерные люди, так о них говорили, любой из них был раритет, крепкий, облеченный в преимущество тип, глубоко владеющий мыслями, направленными на изготовление статуса. Каждый раз, останавливаясь в дверях (попав в рамки), они превращались в икону. И эти вещественные доказательства успеха, как будто бы кого-то убивали, и надо было сразу же предъявить: совершено преступление. Брюками, кофтами измаранная нагота человеческой души умерла, и вот главная улика – шкаф, в котором её держали без воздуха. Так потом замечали: у одних была душа, у других – душок, но отличия почти растворились.

Он рассматривал этих людей, ожидая своей очереди, и вдруг среди оценщиков Дариус заметил первого встречного – в шляпе со встроенным зеркалом, взгляды ненадолго сошлись, и этот человек сразу же вышел – так, как будто подавал некий знак, и стоило, конечно же, переждать, но Дариус немедленно пошёл за ним, и они двигались, пока не замыслилась улица. Показалась знакомая площадь, и круг был завершён, а в центре этого круга стояла отравленная толпа, которая приставала к уроду.

Он почувствовал колючую интуицию, и надо было уходить, хоть мыслями уходить, прямиком в сослагательное наклонение, но что-то тянуло его назад, что-то призывало, хотя он испытывал страх, и лучше было сразу убежать, но он не мог убежать: случилась мразь человеческая – то, как они судили его, били его – брошенного урода. И Дариус зашёл туда, в самую слякотину толпы, и там лежал этот урод – страшный поступок, который кто-то не довершил. Он взял его на себя, подошёл и сказал: я беру его на себя, и они морщились гадливо: урода забрал. И он понёс его прямиком в собственный дом. Сел у стены и попробовал рассмотреть, что это за поступок и кто его мог совершить, но очень ненадежная история крепилась, и всё время выскальзывало, ходило сквозь пальцы, так что он начал расстраиваться по поводу отсутствующих зацепок, но тут что-то показалось – такая небольшая дуга, блестящее лезвие, такая небольшая зацепка.

Он потянул за неё, и сразу стало так тяжело, так плохо, но нужно было довести до конца – поступок, который он взял на себя, и это была смерть, теперь он понял, что эта была смерть, клубок ядовитых мыслей, которые раскидывали злыдни. И Дариус попытался вырвать изнутри, но поступок уже начался, и недобрая дрожь: внимание, поправьте волосы, снимите ботинки. Что это была за чушь? Попался, попался... Тихий прозрачный сон проникал в его голову – Дариус засыпал, и тонкое понимание: это злыдни напали, выловили на жалость, на поступок поймали, и это был не поступок, но смерть.