Высматриватель

Он вывалился на пол и сел, угнездившись, в углу, с захваченной головой. Дариус сидел и давил на вискú, как будто бы хотел избавиться от судьбы, но она продолжала томиться внутри головы, и то, что он старался передавить, – оно не уходило, как фантомная боль неотпущенных мыслей и всё, что не удалось проговорить. Он входил в неизведанное, и тонкая нитка сознания вот-вот должна была оборваться, но что-то удерживало его, что-то не давало унестись – взгляд, идущий со стороны. Он чувствовал его лицом, этот взгляд.

Дариус обернулся и увидел, что ибога сидела в соседнем углу, и вот оно почему не рвалось: она же думала его через себя. Это истина, которая подбросила его сердце как победителя вверх, и человек был спасён. Ибога думала его, и тонкая река текла по его щекам, он растирал её чернилами рук, и смутные буквы на лице – спасибо, спасибо. Он смотрел туда и видел, как она переливается, всё, что ей нужно, – светиться, просто светиться и просто быть: ты блестящая, такая блестящая, блеск – это отражение, и нет никакой беды…

Он подозвал девушку к себе, они сплелись в кулачок и думали этот мир, пока поступок не утратил своего влияния.

*******

Всё вокруг – свет, а предметы – сгустки света, и куда ни приди, везде можно найти, и даже в магазинах расплачивались деньгами, а сдачу давали светом, и простой электрической мысли хватало, чтобы разжечь приличный разговор. Человек – это две точки зрения или целый человек зрения. Озарения – сигнальные ракеты, дающие ориентир к спасению.

Теперь они летали над его головой, но общий смысл пока не ожил. Гюн вышел на дорогу и кликнул одного из возничих, стараясь не нарушать запрет на широкие горизонты, продолжая смотреть себе под ноги, где парили воздушные скаты, провожающие людей, скатами-дорожка или как по накатанной скат. Пока он мучил словарь, из толпы выделились самые правдоподобные, и он начал продвигаться по лицам как по картам, захватывая прохожих в обозначенный маршрут. Он двигался туда, где происходят наития, и это расстояние можно было преодолеть с помощью возничих.

Возничие – это был особенный народ, представители которого появлялись во всех местах сразу, и даже если кажется, что глушь и никого нет, то там непременно окажется возничий, раскинет атмосферу и привезёт с собой манию созвездий. Каждый из них мог трясти сердце быстрее, чем оно билось на самом деле. Они грузили человеческое прошлое и вывозили его туда, где мир исполнялся как желание, пожалуйста, употребите виски или используйте курительный чай, но возничие перемещали иначе.

Один из них как раз оказался рядом. Это был человек, который ехал на транспорте своего любопытства с подсветкой из горящих глаз, проделывая какой-то замысловатый маршрут, Гюн прыгнул к нему в путешествие, и они мчались, как вырванные из детства (мчались). Небо собирало мимику из созвездий, бился тончайший полумрак, и лунные псы вылизывали звезды; люди, путешествующие в снах, переливались волшебными жидкостями. Они мчались, пока не налетели на затор: это была крупная форс-машина, которая создавала обстоятельства непреодолимой силы, иногда такие ставили на дорогах, и можно было куда угодно опаздывать. Так они проезжали мимо городов. Вскоре встретилось следующее препятствие, и возничему приходилось лавировать. Это были незавершенные строения – планы, которые понастроили, но реализовать их никто не мог, и они стояли тут призраками, загораживая чужие пути.

Дальше было очень красиво. Как тихий ночной цирк, и у людей – звёздные штаны, акробаты-лунатики. Свет, который они испаряли, собирался в оптические облака, и они плыли над головой, как огромные горящие сны. Даже возничий стал такой странный, как выдавленный из красочного сновидения, и это значило, что они уже подъезжали, всё начало растворяться, и откуда-то из невидимости раздалось: теперь мы на месте, но здесь не было кафе, чтобы он мог оставить что-нибудь на чай, поэтому он шёпот оставил на чай, так делала его мама. Гюн вышел из приближения, обратив взгляд на звёздную высоту, и созвездие подмигнуло своим далёким приветом существования.

Скрипторий – манускрипты заложить бы самое время. Театр памяти – вот куда он попал. Хотел начать с гардероба, но там была огромная очередь: люди сдавали мысли, чтобы не мешать остальным, в некоторых театрах думать считалось неприличным. Дальше начиналась стена – для тех, кто предпочитал носить мысли с собой, человек подходил и начинал вмазываться, как будто размышлял, хакеры вечных ценностей; около стен сидели шарманщики, крутившие нервы, – четверо шарманщиков и один мыслитель, который лечил вопрос как болезнь. «Это ли театр?» – думал Гюн. Это театр, отвечал он сам себе; это театр, потому что возвращается быт, связи между предметами и сами предметы, люди показывают их – предметы, одежду, скобку, отображают свои жизни через некие символы. Это театр, и это драма без костей. Обезбоженные в главных ролях.