Выставка

Связанная плотным расписанием, Аида каждодневные поначалу визиты к своему дедушке сократила до двух ежемесячных, 1-го и 15-го числа. О, в ансамбле не могли обойтись без нее. Дедушка должен был понять это. О да, да, да. Тем более, что пошли разговоры о продлении гастролей еще на один сезон, в связи с чем приходилось пересматривать репертуар. О да, да, да. К строению ее привозил на мотороллере длинный парень. Иногда на этой же самой «весне» Аида приезжала сама, когда у длинного намечался баскет, и Боби объяснил Радже (хотя тот его и не спрашивал) причины таковой дивергенции в смысле доставки Аиды к месту. Раджа объяснение проглотил. «Веспу» же и длинный, и Аида оставляли в каком-никаком холодке под деревом у скамейки, Аида снимала шлем, поправляла на бретельке значок со скрещенными шпагами, доставала из-под сиденья «весны» несколько груш, укладывала их в шлем, туда же сухарики, тетрапак с молоком, после чего хватала шлем за ремешок, как корзинку. (Дала от ворот поворот г-же Добриле, которая, как вы знаете, целый год снабжала деда Октавиана провиантом). И тут же бежала к входу, потом по ступенькам. Длинный (если он привозил ее) оставался ждать внизу. Время от времени проверял свечи или бензопровод, ощупывал царапину на бензобаке, уровень дождевой воды в треснувшем стоп-сигнале. Не упускал и возможности проверить, не осталось ли в багажнике под сиденьем грушки и для него. Надо же было ему как-то убить время.

Примерно месяца три с половиной тому назад Владица Перц, сидя на скамейке, потихоньку тыкал когтем в чертежи.

Я развалился в кресле, и до ушей моих донесся какой-то скулеж, временами перерастающий в неуловимую мелодию.

Сват на крыше дома-близнеца укреплял в гнезде расшатавшуюся от ветра антенну. В те дни дочурка Владицы, найдя себе какого-то таксиста-наркошу, сидящего на игле орангутанга с дурной татуировкой, Раджа видел его на выставке тату с молодой Перцевой оторвой – покинула семейное гнездо, стукнуло ей уже тъидцатъ, мать ее, и по’а бы ей уже, я б ее и в девъятъ бъягосъёовил бы. Рукой, которой не тыкал в чертеж, Владица вынул челюсть и принялся размахивать ей так, будто на нее налип плавленый сырок. Потом из шелкового нутра своего пиджака, из кармашка (что под внутренним карманом с документами) вытащил два ключа, один с золотой пятеркой в качестве брелока (из первого, оригинального набора брелоков), и второй, ключ от своей квартиры с золотой восьмеркой (из того же набора), и принялся звякать ими в контраритме, будто ему так или иначе надо было связаться с внеземным разумом, или, по крайней мере, с владельцем квартиры номер пять, этаж второй, господином Живковичем, с которым он полностью утратил контакт с тех пор, как тот появился тридцать лет тому назад (после первоначального периода гастарбайтщины) в родном городе, чтобы приобрести недвижимость на черный день, а возвращаясь на чужбину, чтобы оставаться там и по сей день, доверил ему ключ и все, что было им заперто, для присмотра и проветривания. И Владица поначалу исполнял свои обязанности самоотверженно, но когда в первый раз застал там свою девятилетнюю дочку, как она перед зеркалом превращается в какого-то ужасного монстра, готового убить за понюшку табака ради свободной хаты, вынужден был потерять ключ с таким прекрасным брелоком. И вот: не хватило у него сил встать между собственной кровинкой и ужасным монстром, но, по крайней мере, добился, и это хоть чего-то значило, что любовные страдания доченьки в пятерке мучили его только в ночных кошмарах.