Вытри моё лицо (Сборник рассказов)

   Только память, остывшая в диазепаме.

   Виктория - одна из тех шлюх, которые не стесняются. Если бы Чарли был чуть смелее, возможно, он бы подошел тогда к тому парню в сраных габардиновых штанах, схватил его за мошонку и грозно сказал бы что-то вроде: "Эй, мудак, она пойдет со мной". Эдакий Чак-Арнольд Ван Сталлоне - спаситель униженных и обездоленных. И если бы ему повезло, Виктория пошла бы с ним и поняла, что Чарли хочет ей помочь. Скорее всего, голуби перестали бы разбиваться о ее борт, оставляя белые фатальные кляксы раздробленных в оргазме тел.

   И если бы не рак легкого, о котором сообщил доктор Ньюджент, они бы почти уже жили долго и счастливо.

   Но столько "если" в одной мечте.

   Я напишу письмо и положу его подальше.

   Чтобы жидкости, которые будут вытекать из меня, не повредили послание моему другу Чарли.

   Дыра. В моей голове останется огромная черная дыра, которая только и сможет, что пропускать через себя. Например, чужие воспоминания. Или ветер. Или розовый шум океана.

   Опухоль Чарли прорастает в меня, в мои лимфатические узлы, словно Виктория, проникшая в память, в кластеры фантазий, которыми я прикрывал свое одиночество.

   Песок становится мягче. Руки - легче. Тело отказывается от гравитации и модулирует образы со скоростью моргания. Твоего собственного замедляющегося моргания. Повышение артериального давления. Гул в ушах. Приятный писк. Нёбо немеет, кажется, что зубы вот-вот выпадут. Но это приятная утрата.

   Письмо. Подальше положить письмо.

LITHIUM

 Серый Балтимор. Его смывает дождём.

   Я не хочу находиться в палате Эви.

   Нас связывает лишь горьковатый аромат корицы и железа.

   Из того, что с нами произошло или могло произойти, мы, как лавровые голуби, уяснили - проще летать в безвоздушном пространстве, и однажды мы сумеем представить себе лишь то, что связывает одни события с множеством других, подобных им событий, в которых никто не принимал участия - событий несостоявшихся.

   Как наш ребёнок. Или свадьба.

   Мы сделаем вид, будто не было лития и доктора Кеворкяна. Позже - вернёмся в Аберкромби и назовём его Новым Орлеаном, где вырастут белые кедры, а улицы навсегда укроются саваном титанового снега. Я перестану спрашивать её: "Что с нами не так?" - и, наконец, ничего не услышу. Мистер Розенфельд найдёт женщину, которая заменит ему Лидию - мать Эви, некогда уставшую бороться с простудой. Быть может, в самых беспросветных углах бездомные зажгут свои костры для подростков, накинувших ремни поверх хрустальных шей; детей, смирившихся с тем, что исключительность неизбежно сталкивается с гибелью. Мы непременно сделаем вид, словно человечность находит себя в отношении к животным, и поймём: не нужно быть счастливым, чтобы жить. Когда цветы опадут, на их месте, прямо посреди вечно алых лепестков, вырастет каменный сад. Туманные аллеи вспыхнут фонарями и поведут меня домой. И точно приведут.

   Тонкий палец сбросил пульсоксиметр.

   Судорога.

   Тишина обрушилась на меня умиротворением, каким, должно быть, сейчас упивается Эви, получая свой кислород из причудливой пластиковой маски и сожалея, что рядом я, а не Фрэнк.

   Вентиляция. Шипение за окном и треск тяжёлых капель. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Так крошится даже кремень.

   Когда-нибудь во мне не останется злобы.