Вытри моё лицо (Сборник рассказов)

   Я позвоню Эви, скажу, мол, задержусь в баре с ребятами из Аберкромби. Мы посмотрим любой матч, выпьем по паре пива, отметив какую угодно победу, а после - разойдёмся, ведь нас будут ждать в прохладных спальнях и уютных номерах. Уверен, Эвелин привычно соврёт, что от меня приятно пахнет. И я промолчу в ответ, зная: это правильно - купаться во лжи, восхищаться лестью, оставаясь честным с собой. В заблуждениях есть всё, что разбивает хромированная правда. Гарантируя откровенность, ты как никогда рискуешь прослыть лгуном. Но поддаваясь иллюзиям, не стоит забывать: те, кто никогда не чувствовал боли, в конечном счёте, не считают ушибы, а ломаются с чудовищным хрустом, после отправляя сожаления во все глухие тупики, оборвавшие милое воображение. Под конец одинокая мысль в барабане окажется изящной настолько, насколько окончательна скорбь: кто ты такой, чтобы избегать трагедий, пока остальные коллекционируют их, запирая в подвалах?

   Желчь выжигает гортань.

   Пока Балтимор зарывался в ночь, забыв о звёздах, я видел, как мимо нашей палаты пронеслась каталка, окружённая тремя санитарами. Интересно, каково это, когда ты нужен хирургу больше, чем себе?

   В Новом Орлеане не найдётся места нарциссам.

   Осознав, что Лидию заменить невозможно, отец Эви вернётся в квартиру, надеясь на литий, который не даст ему проснуться вновь с фотографией супруги, но без её влажной ладони на виске. Он проглотит свой литий. А когда боль в затылке всё же разбудит его, миссис Розенфельд поцелует сухие губы, задыхающегося в исступлении старика. И это не будет обманом. Ведь все они мыслят двоично: смешивают единицы ожиданий с нулями вопросов, привыкая к целым системам фантазий - куда как более реальных в отличие от мнимых достоверностей. Эвелин обрадуется маме, о которой папа часами будет рассказывать нам в пустой гостиной нашего дома.

   Когда рамки условны, выйти за них не составит никакого труда.

   Пустота над больницей Джона Хопкинса перезаряжает осадки.

   Теперь я слышу поршень аппарата вентиляции лёгких, ритмично и заботливо толкающего жизнь по сосудам Эви.

   В коридоре стало невыносимо тихо. Шум определяет одиночество.

   Когда Фрэнсис Розенфельд сбреет бороду и станет моложе, он соберёт нас за общим столом в канун Рождества. В Аберкромби не будет лета, как не будет солнца в угрюмом Балтиморе. Мы развесим куртки по крючкам и сделаем вид, что вся семья в сборе. Отец Эвелин не сможет молчать, Фрэнк обязательно расхвалит ужин, вспомнит плеяду умилительных историй родом из детства дочери, как это происходило всегда. Существует ли такой аргумент функции, который стремится к абсолютному значению безмятежности? В экстремумах памяти - одни страдания. Любой каскад эмоций подвержен оглядке. Но в какой-то момент становится ясно: придумывать задачи сложнее, нежели решать их. Тащить на спине бремя спокойствия - не проблема, если уверен, что отклонение не навредит, а ноша грузнее не станет.

   Праздник уйдёт, тогда я разожгу костры для захмелевших орлеанских бродяг, заснувших в картонных коробках. Отправлю открытки всему миру и убегу туда, где я ничего не имел. Там я выпью свой литий.

   Медсестра с табличкой "Мириам" на груди заглядывает в палату и спрашивает, всё ли в порядке.

   Я не могу ей сказать о пульсоксиметре.

   - Около часа назад кого-то увезли в реанимацию.

   - Простите?

   - С этим человеком всё в порядке?

   - Я не понимаю, сэр.

   - Человек на каталке...было три санитара, нет?

   - Сэр, наверное, вам стоит немного вздремнуть, извините. У нас каждые десять минут пациентов в реанимационное отделение доставляют.

   Каждые. Десять. Минут.

   По дороге в наш Орлеан Эви улыбнётся мне, как бы давая понять: "Теперь мы в безопасности". Я представлю самое худшее, что может случиться в пути, дабы огородить нас от всего. Асфальт вспомнит моё оцепенение, он будет ждать ошибки, желая снова отобрать у меня Эвелин, когда спасение - в шаге от капота. Чтобы забыть, не нужны рецидивы. Достаточно лития. Но трудно избавиться от неуёмной дрожи, памятуя об ужасе, который возникает тошнотой всякий раз, когда ты поворачиваешь ключ в замке. Сначала гудит бензонасос. Стартер вытягивает "плюс", раскручивая маховик. Топливо заливает камеру. Свеча взрывает. Возбуждение генератора. Зарядка. Удар. Удар. Удар. А позже, пытаясь продышаться, ты собираешь ключи и кредитки, выпавшие из сумочки. Липкие от крови записки. Ты всё думаешь, как можно не заметить собственную женщину под колёсами, и вопрошаешь: "Что со мной не так?"

   Тебя отстраняют от службы на время расследования.

   Детектив перестаёт быть "приятелем" в конторе. Он становится человеком, который когда-то сбил Эви.

   Она лежит в больничной койке.

   Мне же пришлось потворствовать плану во время визита медсестры. Вчера я отказался от него, но утром стал его эпигоном вновь.

   Литий горит в моей ладони.