Мне отчаянно хочется сделать вид, будто его нет. Уехать в Аберкромби и назвать его Новым Орлеаном. Хочется, чтобы там выросли кедры, а улицы навсегда укрылись саваном титанового снега; чтобы Фрэнсис Розенфельд нашёл женщину, которая заменит ему Лидию, некогда уставшую бороться с алкоголизмом, и понял: никто не воскреснет; чтобы бездомные жгли костры, а дети перестали думать о смерти. Хочется перестать задавать вопросы; и когда опадут цветы, я хочу сделать вид, будто аллеи приведут нас домой, а не в Балтимор.
- Просто выпей его.
- Эви?
- Давай, сладкий. Просто выпей. Тебе станет легче.
- Легче?
- Непременно, родной. Непременно.
***
Пыльный чердак. Я сижу рядом с пирамидой из ящиков, подписанных размашистым, едва ли не женственным почерком. Со двора доносятся крики детишек Уэлфаеров: "Марко! Поло! Марко! Поло!"
Они вслепую ищут друг друга днями напролёт, понимая, что это всего лишь игра.
Три лавровых голубя совершают декоративный полёт за стеклом единственного окна, словно приветствуя меня хлопками бордовых крыльев. Их тени мелькают на мольбертах пустых стен. Сегодня в Аберкромби пасмурно. Снежный флёр скрывает горизонт, как полупрозрачный покров белого тюля просеивал тусклый свет в больнице Джона Хопкинса.
Я бы хотел крикнуть "Марко", чтобы услышать во мраке её "Поло".
Но Эвелин и так стоит за моей спиной.
Марко должен идти на звук пульсоксиметра.
Считай до десяти.
Мы сделаем вид, будто не было лития. А позже - вернёмся в Балтимор и назовём его Новым Орлеаном.
ЧАЙКИ ПОМЕРКШЕГО
"ХАЙ ЭНДА"Ты - мешок для мусора. Сам по себе довольно полезный, вмещаешь пару вёдер отходов. Прочный, хоть и дешевый. Тебя вынимают из контейнера и бросают в огромный помойный бак. Теперь и ты - мусор.
Тебя отвозят на свалку, где самое место для черного мешка, набитого консервными банками и прочими пустотами. Ты лежишь в груде безголовых барби и раненых прокладок, полагая: "Хуже быть точно не может".
Свалку поджигают. Она горит так эстетично и медленно, что можно успеть спастись или замереть в оргазме. Но тяжесть отбросов внутри не позволяет.
Как не позволяет оформить заказ неторопливая официантка, снующая от столика к столику с винтажным блокнотом, исписанным чужими пожеланиями.
Салат с тунцом. Без майонеза. Без соли. Без излишеств.
Кофе без кофеина.
Сливки без жира.
Патологическая страсть к повседневным обрядам - то немногое и почти всегда интимное, чем гордятся посетители "Хай Энда".
Я достал телефон и набрал сообщение, сбросив звук клавиатуры до нуля: "Дорогая Ким. Чайки притихли. Они, должно быть, поняли, что ты уехала, а потому с презрением поглядывают на мой столик, паря над пристанью, которой я отныне не восхищаюсь из окна".
На сером, готовом рассыпаться каплями ватине голодные птицы становились белее, а их крылья исчезали на фоне прибрежных туч. Казалось, всё больше чаек кружило в окрестностях Новой Шотландии, предоставленной мне грубо размытым временем.
Входная дверь скрипом встречала очередных клиентов.
Гамбургер без латука. Без витаминов. Без клетчатки.
Фри без крахмала.
Джон без Йоко.
Когда послышался тонкий сигнал, погасший эхом в кармане, я вновь написал тебе: "Дорогая Ким. Я с восторгом наблюдаю за тем, как чайки разбивают моллюсков о камни. Прочные раковины разлетаются осколками по линии берега и тонут в невыносимо стылых волнах Кол Харбор. Наши Джейми и Лисбет могли бы поранить ноги об острые крупицы раздробленных каури".
Несчастные моллюски с чудовищным хрустом рыдали в моей голове.
Треск их панцирей наполнял пристань особенным звуком. Шум Атлантики поглощал редкий клёкот, но всегда упускал это скверное стаккато, обращая в диссонанс невозможную гармонию.
Официантка в зеленом фартуке, испачканном горчицей, едва ли не в танце кружила меж громких дальнобойщиков, то и дело хватавших её бедра венозными руками. Она смеялась, потому что хотела стать их лучшей подругой. Флирт и эротика даже в кончиках пальцев.
Но пиво без алкоголя. Без газа. Без бутылки
Глаза без ресниц.
Счет без чаевых.
Затухающий писк в потертых джинсах подсказал - пора отвечать: "Дорогая Ким. Пару дней назад я встретил твоего инструктора - мистера Бейли - в "Хай Энде". Он показался мне достойным человеком, не лишенным благородства и знания дела, которому обучал тебя три долгих месяца. Он просто не мог ошибиться и оставить тебя посреди мегалита бездушного песчаника".
Юная леди с шариковой ручкой и беспощадно скудным окладом обратила на меня внимание. Её фигура почти ринулась ко всем скорбям, что чернили моё лицо, ведь она понимала: забота официантки - единственное, что может хоть как-то залатать массивные дыры в долговой пелене померкшей забегаловки отца. Наверное, девочка решила, что именно её безразличие так омрачило мой вид. В перезвоне пивных кружек, тарелок и ножей, лязгавших по фарфоровой посуде времен Тихой революции, наконец появился субтильный шанс получить то, зачем я пришел. Пусть и позже остальных.
Сигареты без никотина. Без фильтра. Без смысла.
Маска без кислорода.
Обрыв без забора.