Взлет против ветра

Горячая волна крови ударила Андрею в голову. Никогда раньше он не спрашивал ни у Староконя, ни у генерала Баталова о том, как погиб отец. Не спрашивал просто потому, что видел генерала близко всего раз и постеснялся, а встречи с адъютантом складывались так, что расспрашивать об этом было не совсем уместно. И вот теперь он своими глазами прочел правду об отце. Андрей представил себе весеннее небо над Зееловскими высотами, опутанными колючей проволокой, изрытыми траншеями и окопами, небо, сверкающее зенитными вспышками. В учебных полетах он несколько раз видел из кабины эти давно уже перепаханные высоты. Но сейчас он постарался их представить именно такими, какими они были в апреле сорок пятого, накануне генерального штурма фашистской цитадели. Представил он и другое — как, охваченный дымом, теряя высоту, идет к земле подбитый истребитель, как, подняв облако пыли, садится на вражеской земле, как из кабины выпрыгивает отец и машет летчику второй машины, машет с надеждой, что тот сядет рядом и, как это бывало много раз на фронте, возьмет его на борт своего самолета. Но напрасно! Сделав разворот, машина, пилотируемая ведомым, спокойно удаляется на восток. «Генерал Баталов всегда называет моего отца своим лучшим другом,— со злостью подумал Андрей. — Но что бы сказал мой отец о нем, если бы остался жив и встретился после этого полета? Назвал бы он другом этого спокойного широкоплечего человека с приветливым лицом, который носит теперь на кителе Золотую Звезду Героя, а на погонах знаки различия генерал-полковника авиации?»

Охваченный гневом, Андрей Беломестнов сурово взглянул на появившегося из боковой двери Баталова. Генерал сел за стол и, улыбаясь, спросил:

— Не устал, Андрюша, не надоело ли тебе листать мою летную книжку?

Беломестнов, молча вглядываясь в черты генеральского лица, видел широкий, круто взбегающий лоб, откинутые назад густые с проседью волосы, крупные губы, линии морщин, прорубленных временем на щеках, и снова ощутил, как острая, еще более сильная волна злости захлестывает его при мысли, что этот человек мог позорно бросить в бою отца, обречь его на гибель. Андрей вдруг понял, что если он промедлит еще одну минуту, то уже не произнесет тех слов, которые жгли его душу.

— Антон Федосеевич! — захлебнулся он срывающимся голосом. — Вы никогда не рассказывали мне о том, как погиб мой отец, хотя были свидетелем его последних минут... А вот сегодня я прочел запись в вашей летной книжке и все понял...

Командующий вдруг взялся ладонями за край стола и грудью навалился на него. В глазах полыхнули недобрые огоньки.

— Что же ты понял? — спросил он глухим голосом.

— Я понял,— бледнея, сказал Андрей и медленно встал,— что здесь, в этой летной книжке, правильно указаны подробности гибели моего отца. Вы не сделали даже попытки сесть в районе Зееловских высот и взять его в кабину свсего истребителя. А отец в ту минуту был еще жив... Да, жив!

Толстые пальцы командующего разжались, и он устало прислонился к высокой спинке кресла. Будто не желая во что-то верить и упорно отвергая услышанное, Антон Федосеевич медленно надел очки, которыми пользовался лишь для чтения, и устремил на Андрея из-под их стекол тяжелый взгляд. Крупные губы его сжались и стали тоньше, пепельно-серое лицо порозовело.

— Что? Повтори, что ты сказал? — Опираясь о подлокотники, генерал стал подниматься в кресле, ощущая, как все его тело наливается тупой болью.

— Я сказал, что мой отец мог бы остаться в живых, если бы вы его не бросили...— почти прошептал Андрей.

Побагровевший Баталов с трудом поднялся в кресле, опираясь о край письменного стола тяжелыми ладонями с набрякшими венами, и выкрикнул:

— Мальчишка! Что ты можешь понять? Убирайся отсюда!

Беломестнов выпрямился и вытянул руки по швам, словно самым главным сейчас для него было принять положение «смирно»»

— Я уйду,— сказал он дрожащим голо-. — Но это ничего не изменит.

Когда на шум в кабинет вбежал Староконь, командующий кособоко сидел в кресле, прижиая к сердцу широкую ослабевшую ладонь.

По его бледным щекам скатывались капли пота.

— Антоша, та що с тобой, на тебе же лица немае? — воскликнул с испугом верный адъютант.— Мабудь, за валидолом сбегать?

— Тише, Тарас, тише, — зашептал коман-яций.—- Оставь меня сейчас одного и с час никого не впускай. Дай немного подумать.

Сердце билось медленными неровными чками. Волнами стучала кровь в виски, какая же из этих волн девятый вал? — равнодушно думал командующий,— Нет, мой девятый вал еще впереди и пусть не торопится ходить по мою душу. — Он грустно вздохнул. — До чего же ты дожил, Антон Федосеевич, если какой-то молокосос чуть ли не называет тебя в открытую трусом? Если бы он знал, как это было!»

Командующий смежил тяжелые веки и погрузился в воспоминания. Он редко вспоминал об этом, потому что каждый раз воспоминание резало и обжигало душу. Он и сам наедине с собственной совестью часто задавал этот мучительный вопрос: а правильно ли тогда поступил ?