Взрослые в доме. Неравная борьба с европейским «глубинным государством»

«Наблюдать за попытками Европейского союза справиться с кризисом – почти все равно что, смею сказать, следить за действием пьесы «Отелло»: ты не перестаешь гадать, почему правители столь склонны обманываться… В этой титанической битве за целостность и душу Европы силам разума и гуманизма противостоит растущий авторитаризм». Я произнес эти слова в 2013 году в речи под названием «Грязная война за целостность и душу Европы»^[332]. Чуть менее чем через год после моей отставки народ Великобритании проголосовал за выход из состава ЕС. Затем, в ноябре 2016 года, Дональд Трамп занял Белый дом. Ксенофобы-евроскептики проявляли себя повсеместно – во Франции, в Германии, в Нидерландах, в Италии, Венгрии и Польше. Скандальное обращение с беженцами, что высаживались на побережье Греции, виделось симптомом тех же перемен. А политологи и власть имущие наконец-то обеспокоились этим неожиданным вызовом либеральному истеблишменту.

Поскольку совсем недавно вырвался из интенсивного взаимодействия с этим истеблишментом, я с полным основанием мог утверждать, что слово «либеральный» применительно к нему добавляется совершенно зря. Некогда либеральный проект был готов «заплатить любую цену, нести любое бремя, встречать любые трудности, поддерживать любого друга, противостоять любому врагу, дабы обеспечить выживание и торжество свободы, надежды и справедливости», – цитируя берущие за душу слова Джона Ф. Кеннеди. Истеблишмент же, который с легкостью попирает правду и спокойно, даже буднично ликвидирует демократический мандат, навязывая провальные (о чем прекрасно известно его функционерам) политики, не может считаться либеральным. Ввергнуть в нищету Джилл, чтобы помочь Джеку^[333], – это не принцип либерализма. Нет, не либерализм, ни даже неолиберализм подчинил себе европейский истеблишмент – и никто этого не заметил.

Дополнявший третий кредит «Меморандум о взаимопонимании», который я читал и комментировал тем вечером в парламенте, начинался так: «Греция обратилась к своим европейским партнерам с просьбой оказать поддержку для восстановления устойчивого роста, создания рабочих мест, уменьшения социального неравенства и устранения рисков финансовой стабильности страны и еврозоны. Настоящий Меморандум о взаимопонимании (МВ) подготовлен в ответ на просьбу Греческой Республики от 8 июля 2015 года…»

Жертву заставили притвориться, будто она жаждет наказания, а кредиторы всего-навсего охотно откликнулись на эту просьбу. Точно так же, как некий американский офицер в годы вьетнамской войны заявил, что конкретный населенный пункт следует разрушить, чтобы спасти его от вьетконговцев, финансовые шарахания Греции публично одобрялись как разумный способ вернуть «заблудившийся народ в лоно цивилизации». В каком-то смысле Греция удостоилась того же обращения, какое получают британские бедняки, когда пытаются настаивать на положенных им льготах в центрах занятости: им приходится унижаться и покорно повторять «душеспасительные» фразы вроде следующей: «Мои единственные ограничения – это те, которые я сам установил для себя»^[334].

Иллюзии сгорели на погребальном костре после финансового краха 2008 года и разразившегося позже кризиса евро, а европейский истеблишмент в итоге утратил всякое представление о сдержанности. Я воочию наблюдал события, которые могу описать только как беспощадную классовую войну – страдали слабые и обездоленные, а правящие круги продолжали скандально процветать. Например, я обратил внимание на то, что некоторые сотрудники моего министерства (скажем, председатель, генеральный директор и члены правления Греческого фонда финансовой стабильности) получали, на мой взгляд, возмутительно высокие зарплаты. В целях экономии, а также ради восстановления социальной справедливости, я воспользовался полномочиями, которыми наделял меня закон, и объявил о сокращении их заработной платы на 40 % – в соответствии со средним падением заработной платы по Греции с начала кризиса 2010 года. Генеральный директор фонда, которому платили 180 000 евро – это в стране, где верховный судья получает не более 60 000 евро, а зарплата премьер-министра составляет 105 000 евро в год, – теперь получал 129 000 евро (все равно немалая сумма по меркам Греции, охваченной кризисом). Как думаете, поддержали ли мое решение наши кредиторы, мечтавшие сократить расходы моего министерства на заработную плату и пенсии? Ничего подобного! Вместо этого Томас Визер неоднократно писал мне от имени «Тройки» и требовал отменить это решение. Почему? Потому что эти зарплаты доставались функционерам, которых «Тройка» считала своими. После моего ухода из министерства упомянутые зарплаты выросли на 71 %, конкретно генеральный директор фонда стал получать 220 000 евро ежегодно.