Читаем Взвихрённая Русь – 1990 полностью

— Вот тебе, умняка, задачка на засыпку. Как выкрутишься? Девятого июня, вот днями, радары зевнули, непрошеный самолётик сел в Батуме, на аэродроме. Прямо на взлётно- посадочной полосе пилот установил два огромных букета гвоздик, плакат. Па плакате по-немецки: «Посвящаю Михаилу Горбачёву, человеку политики с душой и культурой. Его взгляды делают мир вечным. Мы, немцы, ему очень благодарны». Рядом с плакатом двадцать долларов. Добровольный штраф. Что это? Шутка? Издёвка?.. Опять же немец. Как и мальчишка Руст, на той же «Сессне». Когда «батумский гостюшка» улетал назад, в Турцию, кинулись тягачом перекрыть взлётную полосу. Опоздали… И двух месяцев не прошло, как Язов получил маршала. За Руста Соколов поплатился. А как поступит он с Язовым? Что-то накачай на горизонте не маячит. Наверное, даст ему за эту «Сессну» Героя Советского Союза?

— Отстань! С этими «Сессиями» кавардак бесконечный. Ещё в семьдесят шестом, двадцать пятого июля два финна после баньки облопались пива. На «Сессну» и на бреющем махнули развеяться. Кончается бензин. Садятся наобум. Прямёхонько на запасной наш военный аэродром. Наши военные приняли их за своих, спокойно заправляют. Финны чуть протрезвели, видят, заблудились, вляпались в Союз! Всё же выдержки хватило, не выдали себя. Заправились и полетели к своему ужину.

— Нет. Ты мне прямо ответь. За батумскую кашу Язов добудет Героя?

— Не язви, комарик. Слоны сами разочтутся. Нас в свидетели не позовут. Бу спок!

— То-то и оно. Демократия до опупения дошла. Чужие по нашей земле разгуливают. Как дома. Зато свои… Мы у себя, как в зоне… Где это видано? Первое мая. На Красной праздничная маёвка. Сходишь с площади — натыкаешься на автоматы наготове! На водомёты! Ненаглядная родимая армия ждёт тебя не дождётся! Ещё б чуток и Россия схлопотала бы второе Кровавое воскресенье из девятьсот пятого года!..

— Порядок ещё никому не помешал! — пристукнул кулаком по столу Дыроколов.

— А милиция на что? А вот порядок в самой армии ей бы действительно не помешал. В царской армии служили девятьсот девяносто девять генералов. О них всё знала Россия. Никакой тайны. Наш же генералитет, — две тысячи сто вышкарей! — затянут густым туманом секретности. Нет-нет, туманец временами отбивает ветром в сторону, и общество узнаёт, что генералы не столько пекутся об отечестве, сколько о своих миллионных дачах да привилегиях. А в то время сотни тысяч офицеров, вот возвращаются из Германии, без крыши над головой. А в армии правит дедовщина. Только за пять горбачёвских лет убито сорок тысяч солдат. Это вершочек нам слегка показали секретники. А копни на всю лопату — каждый год не умолачивает тысяч по пятнадцать? Да вся афганская десятилетняя война — будь она до дна проклята! — унесла тринадцать тысяч! А тут в мирные дни! Это порядок? Я не понимаю, зачем нам самая крупная на земле армия? Четыре с половиной миллиона нахлебников!

— Что я скажу? — отдуваясь, Дыроколов потеребил мочку уха. — «Обороноспособность на уровне разумной достаточности». До меня уже сказано.

— Каждый третий рубль сжирает армия. Кругом развал… Вся страна пашет на армию! Армия слопает нас! И пуговички не выплюнет!

— Зато обеспечен надёжный пор-рядок! Он это, похоже, уже усвоил…

— Не от жиру… А тебе не кажется, что он боится своего народа? То вылез с одиннадцатой статьёй прим. Не смей критиковать начальство! Депутаты еле свинтили башку той дуре прим. Роковой наследнице 58-ой сталинской, 190-ой брежневской. То выбил себе целый персональный закон о защите своей чести и достоинства президента. Интересно, как защитить то, чего нет?.. Причём… В один день он получил себе в личное пользование закончик, а Ельцин дал Суверенитет России. Разные люди, разные хлопоты.

— А разве не надо защищать честь любого человека? За этим я беги в суд…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее