Читаем Взвихрённая Русь – 1990 полностью

— А ему обычный суд уже не в состоянии помочь? Боится он, боится и всё окружение. Посмотри на политбюро. Это ж форменное палитбюро. Куда палит? Зачем палит? Неизвестно. Семьдесят лет неизвестно. Кого ни послушай, заслуженный артист КПСС. Вылитый Дуб Дубыч Дубов. Что сам. Что Рыжков. Что Медведев. Что неистребимый Лигачёв. Что Терразини тире Лукьянов. Палиткольцо нулей. Крепко взялись за руки, заняли круговую оборону. Чужак не проскочит. Дажe мышь чужая к ним не пробежит. Только свои кругом бегают мышки. Раскормленные. Красные. Никто ни за что конкретное не отвечает, не отчитывается. Райская житуха. На носу вот двадцать восьмой съезд партийной номенклатуры. Откуда кремляки придут на него делегатами? От Москвы? Лигачёв рыпнулся в Подмосковье прорваться. Помели! Лишь полтора процента за него проголосовали. Как отмываться? Вешают такую лапшичку. Мол, без ведома Лигачёва включили в бюллетень его кандидатуру. Обхохочешься! Неужели сельчане сами всё это провернули? Ужель так свирепо желали видеть его своим делегатом, что из каждых двухсот человек лишь трое сунули ему свои голоса? Кузьмичик быстренько перевернулся, выплыл в белгородской глухоманке. Царюют в Кремле, а избираются на Колыме. Делегатские мандаты выколупывают по медвежьим углам. Вот и грянут на очередной аппаратный собор «глубоко белгородский чёрный коммунар»[79] Лигачёв, «белорусский колхозник» Медведев, «кубанский казачок» Разумовский, «черкес» Горбачёв…

— Хэх! Углядел лупастый! Сколько незаслуженного негатива выливается на партию…

— Да нет уж! Всё заслужено. Кропотливым, горбатым трудком. Пот прям некому было вытереть со лба. Одни пять лет шапкозакидательской трескотни чего стоят! Больше разрушено, чем создано!

— Вижу, зря дал он вам гласность.

— Кто дал? Да он сам получил гласность от КаГеБерии.

— Чего мелешь?

— Что есть. Первый о гласности заговорил на октябрьских торжествах восемьдесят шестого кагэбэшнный вождёк Чебриков. Вот так-с.

22

Дышать там можно было, лишь непрерывно крича «ура!»

С.Е.Лец

— И всё равно, — сказал Дыроколов, — много наработал Горбик.

— Больше некуда. Круглый ноль с бесконечными минусами! Мыслимо ли? За что ни хватится, всё валится! И даже этим задаётся. Как раздишканивал позавчера на закрытии первого российского партсъезда?

Колотилкин подвинул газету поближе к себе.

— Вот… «Мы вышли на новое понимание задач… Мы начали иначе смотреть на Россию… В целом мы на правильном пути… Перестроечные процессы набрали динамику… Тут разгорячились умы… Эмоции опять выхлестнулись… Эта наша система любого гения поставит на место. Поэтому надо делать то, что мы делаем, товарищи. Мы нанесли удар по крупным проблемам политики…» У него спрашивают, почему модель перестройки так и не была создана? Не хватит ли экспериментировать на народе? Горби осерчал. И прямо так с сердцем резанул: «Мы собирались, чтобы реализовать эти озабоченности… Только Иисус Христос мог пятью буханками накормить всех иудеев, а у нас не получается… За ускорение взялись — не пошло! За госприёмку принялись — не пошла! За антиалькогольную борьбу принялись — не пошла!..» И на всё оправдание заготовлено. Мы ж учимся, товарищи, на своих ошибках! Господи, да что ж это за ликбез? Если ты недоучка, так оставь место, уступи сильному, умному, грамотному. А так можно учиться до второго пришествия. И особо не выхваляйся учёбой. Один дядько хорошо сказал: умный учится на чужих ошибках, дурак — на собственных. Зачем браться за то, о чём у тебя ни малейшего представления? А ну проликбезничает он ещё лет сто?

— Ты хочешь сказать, что перестройка случайная штука?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее